Четыре ветра - Кристин Ханна

Перед глазами мелькнул заголовок: «Вспышка тифа в лагерях мигрантов».

Элса помогла Джин переместиться на газеты. Надела перчатки.

Джин закричала.

– Давай! – сказала Элса.

– Рожаю! – закричала Джин.

Элса быстро переместилась к раздвинутым ногам Джин. Показалась голубая макушка, покрытая слизью.

– Вижу головку, – сказала Элса. – Тужься, Джин.

– Я слишком…

– Я знаю, что ты устала. Тужься!

Джин покачала головой.

– Тужься! – заорала Элса. Взглянула на подругу, увидела страх в ее глазах и мягко сказала: – Я понимаю.

И она действительно понимала, как Джин страшно. Младенцы погибают даже в самых прекрасных условиях, а сейчас условия были далеки от прекрасных. Но дети и выживают, несмотря ни на что.

– Тужься, – велела она, отвечая на страх Джин спокойствием.

Младенец выскользнул в потоке крови на руки Элсы, затянутые в перчатки. Девочка, слишком крохотная, будто не до конца развившаяся. Не больше мужского ботинка. Синюшная.

В Элсе зарокотала ярость. Нет. Она стерла слизь и кровь с крошечного личика, очистила ротик, она умоляла: «Дыши, крошка, дыши».

Джин приподнялась на локтях. Похоже, она и сама не могла дышать.

– Она не дышит, – прошептала Джин.

Элса попыталась вдуть в ребенка воздух. Рот в рот.

Без толку.

Она шлепнула ее по синей попке:

– Дыши!

Все без толку.

Без толку.

Джин показала на соломенную корзинку. Там лежало мягкое одеяльце цвета лаванды.

Элса осторожно обрезала пуповину и медленно распрямилась. Ее трясло. Она завернула крошечную, неподвижную девочку в одеяло.

Слезы мешали видеть. Элса протянула ребенка матери.

– Девочка, – сказала она, и Джин приняла дочку с разрывающей душу нежностью. Поцеловала синий лобик.

– Я дам ей имя Клея, в честь моей мамы.

Имя.

Сама суть надежды. Начало личности, переданное с любовью. Джин что-то шептала в маленькое ухо. Элса вышла из палатки, у нее разрывалось сердце.

Лореда ходила взад-вперед около палатки.

Элса посмотрела на дочь, увидела в ее глазах вопрос и покачала головой.

– О нет, – прошептала Лореда и вся съежилась.

Лореда повернулась и исчезла в своей палатке, прежде чем Элса попыталась ее утешить.

Элса не могла сделать ни шага. Перед глазами стояла ужасная картина: ребенок, появляющийся на свет на скомканной газете, брошенной на земляной пол.

Я дам ей имя Клея.

Как Джин вообще сумела это выговорить?

Элсу душили слезы, и она была бессильна их унять. Она плакала так, как не плакала с тех пор, как Раф бросил ее, плакала, пока в ней не осталось никакой влаги, пока она не иссохла, как земля, покинутая ими.

Поздним вечером Лореда закончила выкапывать яму и отбросила лопату.

Они ушли далеко от лагеря, отыскали поляну в окружении деревьев, там стояла непроглядная темень, такая же, как та, что лежала на душе у двух женщин и девочки.

Гнев переполнял Лореду, она не могла с ним справиться, она чувствовала, как он отравляет ее изнутри. Она никогда не испытывала такого всепоглощающего гнева – даже когда папа их бросил. Она изо всех сил стискивала зубы, чтобы не закричать.

А мама… только посмотрите на нее. Стоит с мертвым ребенком, завернутым в чистенькое одеяльце, такая печальная.

Печальная.

От этого зрелища гнев в Лореде лишь усилился. Не время сейчас печалиться.

Она сжала кулаки, но на кого ей наброситься? Миссис Дьюи едва держалась на ногах. Похожа на призрак.

Мама опустилась на колени, осторожно положила мертвого младенца в могилку и стала читать молитву:

– Отче наш…

– Черт, кому ты молишься? – процедила Лореда.

Мать вздохнула и медленно встала.

– У Бога свои…

– Если ты мне скажешь, что у Бога на нас свои планы, я закричу. Клянусь, что закричу.

Голос у нее прервался. Лореда почувствовала, что плачет, но не от печали, а от ярости.

– Он позволил нам жить вот так. Хуже, чем бродячим собакам.

Мать коснулась щеки Лореды:

– Дети умирают, Лореда. Я потеряла твоего брата. Бабушка Роуз потеряла…

– ВСЕ ЭТО НЕПРАВДА! – заорала Лореда. – Ты трусливая, живешь здесь, заставляешь нас жить здесь. Почему?

– Ох, Лореда…

Лореда знала, что зашла слишком далеко, что ее слова слишком жестоки, но никак не могла остановить эту ярость, притормозить ее.

– Если бы папа был здесь…

– Что? – сказала мама. – Что бы он сделал?

– Он бы не позволил нам жить вот так. Хоронить младенцев в темноте, работать до кровавых мозолей, стоять в очереди за банкой молока от правительства, смотреть, как все вокруг болеют.

– Он нас бросил.

– Он бросил тебя. Мне нужно сделать то же самое, выбраться отсюда, пока мы все здесь не сдохли.

– Ну так иди. Беги. Поступай, как он.

– Может, и пойду!

– Хорошо. Иди.

Мать наклонилась, подняла лопату, начала засыпать могилу.

Глухо падали комья земли.

Через несколько минут уже и видно не будет, что здесь похоронен ребенок.

Лореда побрела обратно через грязный лагерь, мимо палаток, переполненных людьми, мимо облезлых собак, которые выпрашивали объедки у людей, питающихся объедками. Она слышала кашель и детский плач.

Полог палатки Дьюи был опущен, но Лореда знала, что маленькие девочки ждут мать – ждут, что она придет и скажет, что все будет хорошо.

Слова. Ложь. Не будет ничего хорошего.

Хватит с нее такой жизни.

Она вошла в палатку. Энт свернулся клубком, стараясь занять как можно меньше места. Они научились спать все втроем на узком матрасе.

Сердце забилось быстрее при виде брата.

Лореда присела, потрепала его по волосам. Он что-то пробормотал во сне.

– Я люблю тебя, – прошептала она, поцеловала в заострившуюся скулу. – Но я больше не могу здесь оставаться.

Энт что-то пробормотал во сне.

Лореда взяла маленький чемодан, где лежали вся ее истрепанная одежда и читательский билет – большая ценность. Из ящика с продуктами достала три картошки и два ломтя хлеба, потом открыла металлическую шкатулку, в которой были все их деньги. Все, что у них осталось на этом свете. Лореда почувствовала угрызения совести.