Мальчики да девочки - Елена Колина

Лиля задумалась, и память услужливо подсунула ей: Ася действительно как-то раз сказала, что ревность к Дине мучительней, чем к чужой, лучше любая чужая, чем сестра.

– Ты мне только не ври, что любишь его, – задумчиво сказала Фаина. – Но уж раз решила, значит, так тебе надо...

Лиля посмотрела на Фаину безумными глазами – она волшебница, колдунья? И вдруг наклонилась и поцеловала ей руку, все еще держащую испачканное полотенце.

– Фу, с ума сошла... – отдернула руку Фаина.

Тет-а-тет, фарфоровый подносик с двумя чашками, кофейником, сливочником и сахарницей, был продан, и к вечеру на столе стояла кулебяка, отварная картошка, селедка и где-то добытая Мироном Давидовичем бутылка вина – угощение по тем временам царское.

– Повод есть – свадебный ужин. Она за вашего жениха замуж выходит, – объявила Фаина и угрожающе добавила: – И чтобы все у меня тихо.

Дина плакала, впервые не громко, как ребенок, утирая слезы руками, а тихо и горестно, как взрослая женщина, которой по-настоящему больно. Дина плакала не только о себе – ей было очень жаль Павла, она действительно понимала его и любила.

Всей своей сутью доктор Певцов был предназначен для спокойной добропорядочной истории: постепенно привыкнуть, привязаться к Дине, в свой срок сделать предложение и стать центральной фигурой на свадебном снимке размером восемнадцать на двадцать четыре. Мирон Давидович отлично подретушировал бы снимок, и, как положено молодоженам, Дина выглядела бы на нем почти красивой, а Павел ослепительно счастливым. Снимок стоял бы на комоде, и Павел никогда не усомнился бы, что женился по любви, и они с Диной жили бы долго и счастливо, и Павел был бы счастлив, как умел, и Дина... Бедная Дина, Дину очень жаль. Дине пришлось уступить свое счастье красивой, хитрой, безоглядно преданной Лиле.

Какие странные слова «уступить свое счастье», как будто Дина уступила Лиле очередь за счастьем, подвинулась и пустила ее вперед себя или просто вышла из очереди, а Лиля встала на ее место. Но разве Лиля ПРОСИЛА Дину выйти из очереди? Она кокетничала с Павлом, всеми силами завлекала его, но разве она ЗАСТАВИЛА его? Он сам принял решение – пусть сам за него и отвечает.

Все молчали, да и что можно было сказать? Дине – что это ЕЕ Павел, что она с ним спит? Асе – что она ТОЖЕ его любит? Леничке – что Лиле НЕЛЬЗЯ выходить замуж за нелюбимого, что он ее не отпустит, что он без нее не может и с ней не может, слишком уж между ними туго натянутая струна?..

Это был вечер, когда всем было так много о чем подумать, что каждый предпочел молчать, есть кулебяку и пить вино, и из всего этого даже получился вполне приятный свадебный ужин. Разговаривал за столом один Леничка, он был сегодня необыкновенно словоохотлив, избегая смотреть на Лилю, рассказывал про организацию в институте психоаналитического кружка по изучению художественного творчества под руководством профессора Ермакова – это крайне интересно!.. И вдруг замолчал, оборвав себя на полуслове.

Лиле осталось самое трудное – объясниться с Асей, не потому что она сердилась, или обижалась, или страдала, Асино страдание было ей уже знакомо и оттого не страшно. Трудно было справиться с Асиной нежностью, трудно было, что Ася ее утешала.

– Дина сильная, она будет работать и любить, кого ей случится... Если человек МОЖЕТ любить, он и будет любить. А за меня ты не беспокойся, я хочу тебе счастья больше, чем себе... – Ася смотрела с нежной готовностью радоваться, шептаться, мечтать. – Моя пора быть счастливой еще не пришла, а твоя пришла...

– Моя пришла, – бездумно улыбаясь, повторила Лиля.

Как объяснить Асе, такой невинной, не видящей вокруг себя зла, все жестокое, горькое, что она уже знала о жизни, – что жизнь всегда найдет возможность самым непредсказуемым способом нанести удар, отнять достоинство, честь... Как объяснить, что на свете есть вещи более важные, чем любит-не любит, чем флирты, сомнения, мечты, надежды?

Несколько дней назад Лиля столкнулась с Чином на лестнице, случайно или он ее ждал, подкарауливал – дверь наверху открылась, как только она вышла из квартиры. В этот раз он держал себя совершенно иначе, не как обезумевший пролетарий, а отстраненно и приветливо, как будто и не было того ужаса, как будто они встретились в фойе театра... И речь его была совсем другая, правильная. Он не угрожал ей, напротив, смотрел на нее ласково и говорил ласково: «Для человека, посвятившего жизнь борьбе, любимая женщина становится слабым местом, уязвленностью, не позволяющей полностью отдаться служению идее, но я не могу перестать думать о вас, милая моя, красивая...» Лиля сделала вид, что не расслышала, но испугалась до шума в ушах.

Он ИЗВИНИЛСЯ перед ней. Так и сказал, смущенно потупившись: «Простите меня, я был с вами непозволительно груб, в меня будто бес вселился...» Сказал и двинулся к ней.

Это было невыразимо страшно, страшнее жестокости, грубости: человек, от которого зависело, жить или умереть, человек-смерть, человек-власть, был с ней нежен, обнимал ее, шептал: «Мне тяжело, мне трудно, я страдаю, тише, моя хорошая, тише...» И она стала тише, и душа ее воспарила далеко-далеко, а тело осталось у него. Это было насилие в самом худшем, изощренном смысле – нравственное насилие психологически сильного над слабым, беспомощным. Он опять прижимался к ней своим больным способом, а она совсем потеряла себя, ни о чем не думала, ничего не чувствовала, ни униженности, ни брезгливости, и это полное отделение души было так страшно, что можно в окно шагнуть. ...Кажется, Куприн в «Яме» писал, что так происходит у проституток. «Яма» была из запрещенного шкафа, Куприна Рара разрешал ей читать, но «Яму» – нет, потому что там про проституток...

Кстати, о проститутках. На Садовой Лиля встретила Лялю Гагарину, Лялю Лошадь из Института императрицы Екатерины. Не узнать Лялю Лошадь было невозможно – зубы вперед и все то же выражение печальной лошади. Но если Ляля Лошадь узнала ее после давнего мимолетного знакомства, то и любой другой сможет?..

«О том, что я пережила, говорить нельзя...» – сказала Ляля, но все же скупо рассказала: она одна, отец убит в имении, братья расстреляны, сестры погибли в тюрьме. Ляля голодала, с ее фамилией на работу в советских учреждениях рассчитывать не приходилось.

– Сейчас жизнь немного оживилась, мужчины вспомнили, что на свете есть женщины, – усмехнулась Ляля. – На Садовой недавно открылось кафе «Двенадцать». Я прихожу около одиннадцати, сажусь за столик, заказываю черный кофе и сижу со стаканом кофе. Мужчина приглашает к своему столику, угощает, и мы уходим. Бывают и члены партии большевиков, и интеллигенция, и пролетарии, конечно... Я договорилась с одной хозяйкой, она пускает в дровяной сарай во дворе соседнего дома. Мне нужен паспорт, разрешение на выезд, билет. Я накоплю и сразу уеду, в Париж или в Ниццу.

...Ляля Лошадь, она... кокотка?

– Ляля, пожалуйста, не уходите, я очень скоро вернусь, – попросила Лиля, сбегала домой и вернулась. Мешочек с bijoux – колье, тонкая золотая сетка в рубинах и изумрудах, жемчужное ожерелье, эмалевый с жемчугами и бриллиантами гарнитур, брошь с рубиновыми подвесками и браслет, фрейлинская бриллиантовая брошь – перешел к Ляле.