Хранитель пограничной крепости - Ольга Голотвина

Всадник был молод и смел. Он впервые получил важный приказ и гордился этим так, что даже конь чувствовал состояние хозяина и летел как на крыльях.

И когда с нависшей над дорогой черной купы ветвей прошуршала, расправляясь, ловчая сеть, вырвала всадника из седла и швырнула наземь, не страх почувствовал он, а лишь изумление перед чудовищной несправедливостью. Он попытался встать, не ощущая боли в сломанных ногах, но в лунном свете поднялся и опустился длинный тусклый нож. Чья-то рука сорвала с груди гонца кожаный мешочек на тонком шнурке.

* * *

Солнце лишь краешком проглянуло меж поросшими лесом склонами, но белесый рассвет уже вползал в ущелье, на дне которого залегла тьма.

Тропу пересекал узкий поток: вода сочилась из трещины в скале и ручьем стекала на дно ущелья.

Легко процокали по камням копыта. Всадник спрыгнул с седла.

– Обойдешься! – весело шлепнул он коня по морде. – В лесу тебя напою!

И, склонившись над ручьем, погрузил ладони в ледяную воду.

Злобно пропела стрела. Струя крови окрасила поток и заскользила в равнодушную тьму ущелья. Сверху на тропу посыпались мелкие камешки: убийцы спешили обшарить упавшего лицом в воду человека.

* * *

Солнце просеивалось на тропинку сквозь решето ветвей. Корни деревьев перепахали землю, толстые сучья угрожающе склонились над тропой, заставляя всадника ехать шагом, низко наклонившись к гриве коня. Листва скользила по плечам, по капюшону плаща. Не сверху, не из древесных крон ожидал всадник опасности!

Что-то тяжело свалилось сзади на конский круп, чьи-то пальцы впились в плечи, боль тупо толкнулась меж лопатками и отозвалась во всем теле. Седло и конь куда-то исчезли, медленно закружились в глазах древесные стволы, сбоку возникла земля и мягко ударила по плечу.

Издали наплывали голоса. Чужие, хриплые, гортанные слова.

– Нашел письмо? Дай сюда. Гонца добей.

– Да он уже...

На каком языке они говорят? Ах да, это наррабанский...

Хотелось сказать что-то, окликнуть людей, но слова умирали на выдохе.

Голоса наемников-чужеземцев смолкли.

Раненый лежал неподвижно. Время замерло, застыло.

Человек не знал, что туго натянувшийся на спине плащ прижался к ране и остановил кровь.

Постепенно в глазах чуть прояснилось, мысли стали связными. Раненый попытался шевельнуться. Боль в спине стала невыносимой, но руки послушались.

В море боли мелькало далекое, не имеющее к нему отношения: крепость, враг, донесение, убийцы... Мысль о близкой смерти не пугала, обещала успокоение...

И вдруг вспыхнуло главное, страшное: он умрет в лесу! Кто сложит для него погребальный костер? Тело растерзают звери, а душа не очистится в Бездне! Проклятые наррабанские дикари... ящеры пустынные... не знают, как человек должен прощаться с этим миром!

Стало страшно, так страшно, что боль стала незаметной, незначащей, а мысли слились в одну: нельзя лежать здесь! Надо ползти, все равно куда, но ползти! Боги не допустят, чтобы он умер вдали от людей!

Руки дернулись вперед... неловко подворачиваясь, потащили за собой беспомощное тело... совсем немного, чуть-чуть... и еще... и еще...

Крепость была прекрасна. Королевским венцом возвышалась она над серыми откосами скал; гордый черный абрис стен, над которыми поднималась крыша шаутея, был точно кистью художника выписан на хмуром облачном небе.

Мощь, уверенность, сила... Найлигрим словно смеялся над копошащейся в долине вражеской армией:

«Ты ставишь шатры, враг? Ты разводишь костры? Ты воздвигаешь осадные башни? Зря суетишься. Не пройдешь!»

Нуртор глядел на крепость глазами воина и влюбленного: ах, хороша! Истинным удовольствием будет покорить эту гордячку!

В очарованные мысли короля дерзко влез ленивый, чуть растягивающий слова голос:

– Да, государь. Вот эта мерзкая куча камней и должна была стать моим пристанищем... моей тюрьмой! До чего же мы докатились, если Клан так жестоко обращается со своим Сыном, да еще из-за сущего пустяка!

Король раздраженно обернулся к стоящему слева человеку в кожаной куртке наемника. До чего же неприятная физиономия – как у шлюхи, которую отмыли от румян! А ведь когда-то это лицо, видимо, было красивым: твердый подбородок, высокий лоб, прямой нос, черные волосы до плеч... Но волосы выглядят тусклыми и ломкими, кожа в их обрамлении кажется бледной и нездоровой. Углы тонкогубого рта брезгливо опущены, резко выделяются тяжелые мешки под глазами. А уж глаза-то...

Нуртор поежился и отвел взгляд от этих глаз – медово-желтых, с красными прожилками на белках. Равнодушие было в них, спокойная и наглая уверенность в том, что ничего по-настоящему плохого с Соколом случиться не может.

У Нуртора не возникло и тени сомнения в том, что приведенный к нему человек в одежде с чужого плеча – действительно Сын Клана Сокола. Король был незыблемо уверен, что боги положили предел человеческой лжи и что ни у кого не повернется язык святотатственными словами обречь свою душу на исчезновение в Бездне.

– Согласится ли дарнигар на обмен? – раздумчиво сказал король. – Сдача крепости – серьезный шаг...

– Согласится, – с ленивой скукой в голосе отозвался собеседник Нуртора. – Иначе ему придется иметь дело со всем Кланом, ведь я последний в Ветви.

– Что ж, тогда незачем тянуть. Пора вызвать дарнигара на переговоры.

* * *

– А в Доме Исцеления крыша протекает! И стропила трухлявые, вот-вот рухнут!..

Хранитель поднял на свою невесту усталый и укоризненный взгляд.

Орешку выпали тяжелые ночь и утро. Поминая Серую Старуху, он пытался одновременно находиться в самых разных местах. Поднимался на стены, чтобы проследить за сборкой катапульт и копьеметов. Побывал на пустыре, который уже и пустырем назвать нельзя было: под навесами, на деревянных топчанах копошился возбужденный человеческий муравейник. Спустился в подземелье, чтобы лично проверить, надежна ли новая крышка колодца и не вылезет ли из подземной реки какая-нибудь дрянь. Успокаивал толпу перепуганных женщин из «городка», советовал им отвести детишек в шаутей к Миланни, чтобы малыши были в безопасности и не путались под ногами у взрослых. Наведался в поселок рабов и приказал удвоить караулы, запереть бараки, свернуть все работы, кроме самых неотложных, а для этих неотложных работ выпускать невольников под строгим присмотром. Завернул на скотный двор, где вопила, протестуя против непривычной обстановки, мелкорослая крестьянская скотинка. Наорал на кузнеца, который спешно латал прохудившийся котел для смолы. Был еще в сотне уголков и закоулков, которые вдруг открыла для него крепость.

Везде его окружали люди – кричащие, размахивающие руками, умоляющие о чем-то, и все они стремились переложить свои заботы на его плечи, и лица их сливались в одно искаженное отчаянием лицо.