Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

побывал во всех странах Европы, в Северной Африке, в обеих Америках, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Австралии.

Но параллельно росту его славы шло снижение его художественного потенциала. Творческие искания первых лет его существования сменились погоней за выгодой и легкой наживой. В исполнение вклинились трюкачество и сомнительной ценности эффекты, имевшие целью потакать вкусам не слишком взыскательной аудитории.

В хоре начались обычные эмигрантские склоки, раздоры, «подсиживания», борьба самолюбий и тщеславий.

Он раскололся на две части, из которых каждая считала себя «настоящим» хором, а своего соперника и конкурента «эрзацем». Одна часть под управлением Жарова продолжала поездки по странам Европы, Азии и Америки, другая под управлением Кострюкова концертировала преимущественно в Германии и государствах Центральной Европы. Обе называли себя в афишах и программах «знаменитым хором донских казаков», хотя с течением времени казаков в обоих хорах осталось очень мало: в оба хора стали принимать и не казаков. Но сохранить название «казаки», равно как и форму – белые гимнастерки, шаровары с лампасами, сапоги, было необходимо из-за коммерческих соображений. Все это ведь тоже «русская экзотика»! А за нее иностранец платит большие деньги…

Не меньшей славой во Франции и за ее пределами, особенно в Америке, пользовался хор под управлением Н.П. Афонского. Ядро его составлял ансамбль из 13 певцов с законченным музыкальным образованием, певший бессменно в течение почти 25 лет в Париже на клиросе православной церкви на улице Дарю. В дни «больших» выступлений его пополняло такое же количество временных участников. Художественность исполнения, которым этот хор выделялся среди аналогичных ансамблей, привлекала в церковь большое количество французов, англичан, американцев и иных иностранцев.

Но только церковными песнопениями хору было трудно существовать. Как и софийский хор донских казаков, он силою обстоятельств был вынужден перейти на светское пение и на русские народные песни. Не помню, в каком году и в каком составе он сделал свою первую «вылазку» из Парижа, но с первой же гастрольной поездки и на него, как и на софийский хор, посыпались предложения контрактов на дальнейшие гастроли в странах Европы и Америки. Расширенный состав хора был невелик – около 30 человек. Но художественность исполнения, по мнению самых строгих критиков, была изумительная. Передачи по радио его концертов в Париже и других европейских и американских столицах сделались правилом.

Гастроли в США устраивал американский концертный антрепренер Юрок. Предприимчивый делец выжимал из хора все, что только возможно выжать. В поездках по американской провинции хору часто приходилось, давши утренник, сразу садиться в автокар и, глотая на ходу бутерброды, ехать за 100–150 километров в следующий город, чтобы попасть к очередному вечернему выступлению. Все концерты проходили с аншлагом, во многих городах приходилось давать повторения. Львиную долю вырученных сумм антрепренер забирал себе – картина обычная и, так сказать, «нормальная» для артистического мира всех капиталистических стран.

Но сколь ни велика была слава описанных мною зарубежных русских хоровых ансамблей, она померкла, когда в 1937 году, во время Всемирной выставки, в Париж приехал из Советского Союза ансамбль песни и пляски Красной армии под управлением Александрова.

Я не запомню ни одного выступления в Париже какого-либо хорового коллектива, который имел бы столь оглушительный успех, какой выпал на долю этого грандиозного и единственного в своем роде ансамбля. В течение нескольких недель весь Париж, можно сказать, бредил этим хором. Даже эмигрантская пресса и так называемая «эмигрантская общественность», обычно поливавшие грязью все советское, на этот раз были вынуждены признать, что прославленным эмигрантским хорам далеко до приехавшего из СССР ансамбля.

Один из участников донского хора в беседе со мной сказал:

– После выступления хора Красной армии нам в Париже больше нечего делать…

В противоположность русским зарубежным хоровым коллективам попытки создать за рубежом большой оркестр народных инструментов кончились ничем. В Париже и во французской провинции долгие годы функционировали маленькие оркестры балалаечников, но никакого художественного значения они не имели. Некоторые из них, вроде оркестров под управлением Черноярова и Скрябина, были довольно живучи и долгие годы играли на эстрадах дорогих и модных парижских кафе и пивных, развлекая их посетителей.

Публику привлекала и оригинальная звучность балалайки, и ее форма, а также шелковые рубахи, плисовые шаровары и лакированные сапоги балалаечников. На всем этом хозяева кафе и пивных опустили в свои карманы многие сотни тысяч франков.

Мне уже неоднократно приходилось отмечать, что основная масса осевших в Париже и французской провинции русских артистов, певцов и музыкантов влачила жалкое существование и в течение долгих лет лавировала между безработицей и ресторанной халтурой. Я не буду утомлять читателя перечислением артистов, певцов, куплетистов и рассказчиков, имена которых ежедневно мелькали на страницах эмигрантских газет в отделе объявлений. Тут были и старые имена, раньше гремевшие на всю Россию, вроде Вари Паниной, Нюры Масальской, Вертинского (впоследствии вернувшегося на родину), и артисты более молодого поколения, стяжавшие популярность в годы Первой мировой войны, революции, Гражданской войны и эмиграции, вроде, например, рассказчика Павла Троицкого.

Тяжела и безотрадна была их жизнь – жизнь дрожавших за завтрашний день бродячих актеров, удел которых – развлекать и услаждать тупую, аморальную свору бездельников и прожигателей жизни, заполнявших залы парижских ночных притонов. Некоторым из них удавалось объединиться в маленькие ансамбли, вырваться из удушающей кабацкой обстановки и приступить к решению чисто художественных задач и к популяризации русской музыки и песни среди иностранцев. Таковыми были время от времени возникавшие вокальные квартеты, мужские, женские и смешанные, как, например, просуществовавший долгие годы и стяжавший громкую популярность во Франции, Англии и других странах мужской квартет, основанный профессором Русской парижской консерватории Кедровым. После его распада возник и просуществовал много лет мужской квартет, организованный большим знатоком русской народной песни и народного эпоса тенором Денисовым. Он, в свою очередь, распался в послевоенные годы. Из женских вокальных ансамблей некоторой популярностью пользовался квартет «Лель», тоже распавшийся.

«Распался…» Опять распадение, скажет читатель. Даже среди всего-навсего четырех человек, говорящих на одном и том же языке, с одинаковой судьбой, одинакового культурного уровня и с одними и теми же художественными задачами, притом старавшихся держаться в стороне от всякой эмигрантской политики?

Да, именно так.

Среди эмигрантов была в большом ходу ироническая поговорка: «Один русский эмигрант – это без пяти минут гений. Два эмигранта – склока. Три – драка. Четыре – развал…» Но полезное дело эти маленькие ансамбли все же делали: в народные массы Франции, Германии, Англии, Америки, Балканских стран и других государств влилась русская народная, а напоследок и советская массовая песня. Особенно много для пропаганды последней сделал денисовский квартет. С