Хуш. Роман одной недели - Ильдар Абузяров

Я чувствую, моя душа стремится к яркому источнику свету. Но куда лететь в этом городе мертвых, чтобы напомнить о себе? Слишком, слишком мало света. Мрачный, очень мрачный город. Летом – ясный, холодный, уравновешенный, даже спокойный. А осенью, с моросью и ветрами, – очень-очень темный. Небо, как окна в коптильне, как закопченный черный потолок. Если взглянуть в такое окно в доме-колодце, то можно увидеть, как, вытянув руку, девушка-студентка в шерстяных носках несет чайник, чтобы подставить его носик под струю ржавой воды из сгнившего водопровода. Вот пропойца-попрошайка в углу жует краюху черного черствого хлеба. Зачем водопровод в домах-колодцах? Зачем так тесно и мрачно в глубоких домах с высокими потолками?

Лучше иметь доходный дом в городе-музее, чем золотой прииск в Сибири или нефтепромысел в Баку. Так говорили раньше, а сейчас, как и тогда, выгоднее сдавать такой дом по осьмушкам и четвертинкам. Изначально бесчеловечный город, где семьи с голодными детьми владеют только одной восьмой квартиры. По два квадрата на брата – как в могиле, как в земляном колодце, где в высоту метров больше, чем в длину и в ширину, вместе взятых. И где люди, как сельдь, набиты в зловонные бочки-колодцы жизни. И не везде есть удобства, и надо выходить умываться под ржавый холодный дождь с неба.

Выживают только породистые. Днем они работают ради четвертинки, а ночью от этой беспросветной черноты у них сносит крышу. От страхов, от скрежета мебели, которую двигают, – кто-то опять съезжает за неуплату или, что лучше, умер. Или въезжает, сменив прежнее лучшее жилье на это, похуже и подешевле. А значит, время идет, жизнь продолжается, двигаясь все в худшую сторону.

8

А может, моя душа – всего лишь тля, сливовица, что пожирает меня изнутри самоедством. Может, она всего лишь бабочка-траурница, или многоцветница, или углокрыльница, что так любит сладкий березовый сок. Или бабочка из вида ленточниц, что, наоборот, очень любит кисловато-терпкий сок слив. Например, Голубая орденская лента или Красная орденская лента, что уселись на мое тело в качестве награды. Я смотрю на деревья, украшенные праздничными лентами и гирляндами, – они как ордена деревьям, пережившим зиму. Я вижу, многим деревьям эти ордена даны посмертно. За мужество перенести жизнь в этом городе.

Проклятые вопросы и проклятые люди. И страхи, страхи, страхи. Страх беспомощности и сумасшествия, прежде всего. Первый из страхов. Я раньше думал, что смогу стать в этом городе великим. В этом городе, где за каждым углом виднеется перспектива рая. И где ты либо велик, либо ничтожество. И где тебя мучают, мучают видения о Тебе. И о смысле жизни. Непостижимый город. Город в воде, город в слезах. Город с неведомой силой страданий. Город, никогда не обретающий своей реальности. Город гипноза, город сна, город холодной мечты о брегах идеала и гармонии.

В этом городе две бездны – бытия и быта. Так стоит ли брыкаться, если все прописано, прочерчено и просчитано? А люди привязаны к своей судьбе, словно ленточницы к тополям? Неужели существует некий план судьбы, по которому мы все действуем и даже готовим теракт?

«Не лучше ли покончить с таким существованием разом, – думаю я, – если одна часть меня стремится к свету закатного неба и легкости души, а другая – в противоположную сторону, к неоновой голограмме красивой жизни здесь, на Земле. Но на самом деле обратным взмахом крыльев угождает в расставленную светоловушку антимира. И как определить, где светоловушка самоуничтожения и разрушения черной дыры, а где истинный свет правды и свободы?»

Я задаю себе такие вопросы, потому что в скаченной у владельца гостиницы информации я сегодня обнаружил файл со списком людей, некоторые из которых были мне знакомы по улице. В списке был и профессор Петров. За некоторыми именами в скобках стояли суммы цифрами и прописью – всего скорее потраченные деньги. Но больше всего меня потрясло то, что в этой доморощенной бухгалтерии отдельными строками стояли крупные суммы, выделенные Курту и Хатиму…

1

Долгими зимними ночами дежурства, глядя на красивые дома с горящими окнами, Юсуф задумывался о тепле, об электричестве и о своей судьбе. По слухам, в скором времени в их доме должно было расположиться мужское и женское начальные училища. И если удачно сдать экзамен по арифметике, русскому языку и закону божьему, то вполне реально было поступить в это «реальное училище». Теперь главное для Юсуфа было получить необходимые для сдачи экзамена в училище знания, а деньги, верил Юсуф, он всегда сумеет заработать.

В выходные Юсуф ходил к рынку в надежде наняться на поденную работу. Строителям всех мастей всегда нужны подмастерья для самой трудоемкой и тяжелой работы. Замесить раствор и краски, вынести мусор, принести-подать стройматериалы.

А Юсуф к тому же мог сам стены выровнять и отштукатурить. Шпатлевать Юсуф научился в тот момент, когда осенью 1904 года хозяин Эммануил Нобель наконец-то решился установить лифты. Как сказали дворники, дом Нобеля был первым пятиэтажным домом в округе. Еще в 1897 году тогдашний хозяин дома Башмаков надстроил дворовые флигели. Перестройка, как и положено, начиналась с лицевого корпуса. Затем хозяин надстраивал стоящие по периметру двора каретные, дровяные и сенные сараи, конюшни, склады, превращая их в жилые флигеля, составляя в целом круг единого доходного дома со двором-колодцем в центре. Так на Большой Конюшенной и набережной Мойки были заново построены каменные корпуса.

2

В этом же году из дома как раз съехала вторая городская телефонная станция. И лучшего момента для переустройства и введения технических новшеств было трудно подыскать. Станция обслуживала телефонное сообщение между Санкт-Петербургом и Москвой – самую длинную телефонную линию в Европе. Не меньше по длине, как шутили подрядные рабочие, планировалось организовать и лифтовых шахт. Конкуренты-то не дремали. Вон буквально на глазах по соседству вымахал красивый высоченный доходный дом Мельцера. Теперь штукатуры принаряжали здание в стиле модерн в коричневую охру.

Вообще в Питере было уже почти пятнадцать тысяч каменных зданий, и дом Нобеля во многом не соответствовал возросшим требованиям богатых квартиросъемщиков.

Кропотливая работа по перестройке помещения шла полным ходом, но революция внесла свои коррективы: из-за стачек, перебоев движения невозможно было достать необходимые стройматериалы. Да и власти велели на время беспорядков прекратить строительство поблизости от Зимнего дворца и распустить рабочих. В итоге многие квартиры пустовали. Простаивали впустую сухие подвалы и комнаты рядом с мансардой Жарова, подготовленные под установку лифтов. И тогда Александр Юрьевич договорился с Юсуфом, что в дни его дежурства у него на квартире будет собираться некая техническая группа РСДРП.

3

– Для обсуждения, так сказать, инноваций, – пояснил Жаров. Но Юсуф сразу заподозрил подвох. Собираться в такое неспокойное время! Сначала он было решил донести городовому о предстоящем сборище. Но потом задумался. Непонятно, что это такое – РСДРП, – может, всего-навсего институт.