Возмездие Эдварда Финнигана - Берге Хелльстрем

Прежде чем Гренс успел нашарить телефон в кармане брюк, тот прозвонил три раза, и многие раздраженно обернулись на этот звук.

Хелена Шварц.

Он не расслышал, что она говорила, ее голос был слишком пронзительным.

Гренс попытался успокоить ее, но тут музыка вдруг замолкла после третьего куплета. Один из самых больших стокгольмских мюзик-холлов затаил дыхание, четыре сотни человек пораженно смотрели то на сцену, где певица застыла с микрофоном в руке, не произнося ни слова, то на высоченного мужчину лет пятидесяти за одним из передних столиков, сидевшего с телефонной трубкой у рта и что-то громко шептавшего.

— Я вам не мешаю?

Сив Мальмквист обернулась к столику, за которым они сидели, ее голос звучал приветливо, но вопрос был сформулирован жестко.

— Не обращайте на меня внимания, бога ради. Я, конечно, подожду, пока вы закончите.

Весь зал рассмеялся. Все были в приподнятом настроении от вина и жареной говядины и восхищались легендарной актрисой, которая так ловко справилась с досадной ситуацией. Хермансон смотрела в стол, меж тем как Эверт Гренс поднялся и, пробормотав еле слышно, что он из полиции, поспешно удалился через ту самую дверь, в которую вошел пару часов назад.

Хелена Шварц продолжала говорить, не понижая голоса, до тех пор пока Гренс не отошел достаточно далеко от двери зала, чтобы так же громко попросить ее отдышаться, успокоиться и нормально объяснить, что случилось.

Хелена заговорила сквозь слезы.

Она только что узнала, что судья в штате Огайо определил дату казни Джона Мейера Фрая.

Джон Шварц едва успел покинуть аэродром Шереметьево и Москву, когда обычно долгое вынесение решения о сроках казни было уже поспешно завершено.

Шварц еще не успел приземлиться в той стране, куда его перевозили, как суд уже рассмотрел его дело и назначил точное время его смерти.

Эверт Гренс пару минут выслушивал сбивчивый монолог жены Джона, а потом попросил ее повесить трубку, пообещав связаться с ней позже, ему надо было сделать пару звонков.

Он позвонил дежурному в министерстве иностранных дел и получил ответ, который ему был необходим. Потом он снова открыл дверь в большой зал, Сив пела «В нашем кафе», и он, улыбаясь, постоял, раскачиваясь в такт старому шлягеру, прежде чем еще раз посреди выступления пройти через зал под раздраженные взгляды. Женщина одних с ним лет с ядовито-рыжими волосами, завязанными в хвост, погрозила Гренсу кулаком, когда тот проходил мимо.

Он остановился за Хермансон, которая сделала вид, что не замечает его, и прошептал, нагнувшись, ей на ухо, что просит прощения, но вынужден закончить ужин, что она, конечно, может остаться, если захочет, и вернуться домой на такси за его счет.

Мариана, пытаясь спрятаться за его широкую спину, чтобы не замечать ненавидящих взглядов, вышла вслед за ним из зала.

Ее светлое пальто, на вид совсем новое, и его темный плащ, который видал лучшие дни. Паренек в гардеробе отнес пустые вешалки и удивленно покосился на пару, уходившую, пока весь зал подпевал исполнительнице.

— Эверт, что стряслось?

На улице было холодно, как и рано утром. Этот чертов день никак не желал кончаться!

— Я поеду в МИД. Поговорю там с влиятельными людьми. Один такой звонил мне среди ночи меньше суток назад.

— Я же вижу, что ты в ярости.

— Звонила Хелена Шварц. Дата казни уже назначена.

Гренс ни разу не видел, чтобы Хермансон по-настоящему разозлилась. Самообладание, вот то слово, которое первым приходило ему на ум, когда он пытался описать ее отношение к чувствам. А теперь она задрала лицо к темному небу, чтобы не закричать, не заплакать.

— Я поеду с тобой.

— Сам справлюсь.

— Эверт…

— Это не обсуждается. Я вызвал тебе такси.

— Ты не будешь платить за то, чтобы я уехала домой.

Кто-то вошел в зал за их спиной, до них долетели звуки аплодисментов. Люди внутри наслаждались вечером.

— Ладно, не буду. Но я хочу, чтобы ты поехала домой на машине. Такая старомодная мужская привычка.

Гренс, несмотря на ее протесты, набрал номер полицейского участка и вызвал служебный автомобиль на площадь Якобсторьет, пусть доставят инспектора уголовной полиции Хермансон к ее дому в Западном Кунгсхольмене. Потом он зашагал прочь. Часы на церкви Святого Иакова пробили два раза, Гренс поглядел на освещенный циферблат — половина одиннадцатого. До министерства иностранных дел оставалось не больше пары сотен метров. Нарядный мужчина с прихрамывающей походкой направлялся туда, он никого не встретил по дороге, и его красное от ярости лицо не привлекло ничьего внимания.

Первые четыре недели Джон пролежал на койке. Словно уже умер. Зеленый потолок был перекрашен в светло-голубой цвет. Но запах оставался тот же. Единственный вдох — и шести лет свободы словно и не бывало. Он пытался побороть тошноту, но безрезультатно, его рвало до тех пор, пока он не почувствовал себя совершенно опустошенным, но стоило вдохнуть этот запах, и снова начинало мутить. Джон лежал и смотрел на лампу, которая горела постоянно, он не мигал, так что глаза заболели, и через пару дней он почти ничего не видел. Он не сказал ни слова. Ни индейцу в соседней камере, ни латиносу в камере напротив. Даже начальнику охраны, которого хорошо знал. Вернон Эриксен останавливался напротив его решетки и задавал доброжелательные вопросы, но Джон ни разу не смог заставить себя подняться или даже открыть рот.

Было по-прежнему холодно, из прямоугольных окошек высоко под потолком в коридоре дуло. Март, снег еще не полностью растаял, последний снег перед началом весны.

Эверт Гренс заснул в полночь, он пролежал, свернувшись, на коротком диване у себя в кабинете до тех пор, пока сны не перестали преследовать его. Теперь он поднялся, сна ни в одном глазу, спина болела, шея затекла хуже обычного.

Служебное расследование по его делу прекратили, и он снова вернулся на службу. Никто так и не понял, что, собственно, произошло, когда он два месяца назад в парадном костюме и с легким запахом алкоголя прямо из мюзик-холла, не дослушав концертную программу, направился в министерство иностранных дел, прошел мимо дежурного и заявился прямо в кабинет к государственному секретарю по международным делам. Свидетели утверждали, что слышали их спор, а некоторые из проходивших мимо говорили, что различили и громогласные высказывания комиссара полиции, каковые Торулф Винге впоследствии в своем заявлении трактовал как угрозу насилием — факт, впрочем, подтверждения не получивший.

Гренс посмотрел на будильник, стоявший на письменном столе. Начало четвертого: в Стокгольме — ночь, в Огайо — вечер.