Янтарь в болоте - Дарья Кузнецова

Как показывал опыт прошлого, захватить власть – дело нетрудное, только чаще всего захватчик такой княжил даже не годы – месяцы. Вот удержать власть, укрепиться, установить свои порядки – это задача нешуточная, и по зубам она была немногим. И то в мелких княжествах, а что уж говорить про Белогорье!

Так вот, по выводу Вьюжина, нынешние заговорщики были если не дураками, то близко к тому. Он не сомневался, что удержать в руках все великое княжество они бы не сумели, да и то, что имели, вполне могли потерять. Очень многое и очень многих они не брали в расчет, и едва ли их планы простирались заметно дальше убийства Ярослава и вокняжения Дмитрия.

Или же все они и в мыслях не имели сохранять страну, а хотели урвать по куску, насколько пасть разинется, а там хоть трава не расти. Но Алексей Петрович все же предпочел бы недальновидных дураков идейным сволочам: от последних у него случалась изжога.

И еще одна мысль не давала покоя. Доказать и подтвердить ее пока не удавалось, но и отбросить никак не получалось. Потому что в голову приходил единственный человек, которому выгоден был именно такой вот заговор, провальный, с малой надеждой на успех. Остальные заговорщики, конечно, и сами с усами: нахальны, жадны, самоуверенны. Но уж больно одно к одному, и в выигрыше от этой истории в первую очередь оказалась княгиня. И если обо всем остальном Вьюжин мог сказать Ярославу прямо, у него и доказательства были, то с какой стороны подходить к этому вопросу – понятия не имел.

Отношения у старшего княжича с мачехой сложились не как в народных сказках, вражды промеж ними не было. Дмитрию было шесть, когда отец взял новую жену, и хоть первенец поначалу ревновал и обижался, но потом привык. Учеба выручила, приличествующая мальчишке и наследнику, – тут тебе и воинское искусство, и княжеские заботы. Да и тянулся сын больше к отцу, а тот не только не отгораживался от него, но, напротив, стал больше участвовать в жизни подросшего наследника, находил время выслушать, помочь, поддержать.

Вот только и близости какой-то не сложилось, Софья вскоре родила дочку, и вся материнская любовь доставалась ей. Потом и сын появился, и старший, чужой, вовсе оказался без надобности. Ну а Дмитрий отвечал тем же. К младшему брату и сестрам относился снисходительно, к матери их оставался совершенно равнодушен и ее отношениями с князем не интересовался вовсе.

В общем, никакие родственные или дружеские чувства этих двоих не связывали. А своего сына Софья любила, была при этом женщиной хитрой и до власти охочей. И такая вот ошибка Дмитрия больше всего оказывалась на руку именно ей: первый наследник в опале, если вообще жив, а следующий по порядку – ее собственный сын.

Великий князь имел обыкновение вставать рано. Не с петухами, как в деревнях, но тогда, когда большинство бояр еще вкушали сладкие утренние сны. Распорядок дня его был известен: вставал, умывался один, одевался тоже, а потом звал слугу с завтраком, готовым к нужному моменту. В это время князь никого не принимал и очень злился, если кто-то пытался нарушить спокойный ход вещей.

Но сегодня вместе с завтраком и бледным, растерянным слугой в покои великого князя вошли Вьюжин и Сухов, смурные после бессонной ночи. Без того дурное с утра настроение Ярослава окончательно стухло от одного только взгляда на их лица.

– Кого убили на этот раз? – спросил он напряженно.

– Пока никого, – невозмутимо отозвался глава Разбойного приказа. – Мы как раз за этим пришли, княже.

– Убивать? – криво ухмыльнулся тот, отпустил слугу и сел к столу. – Да садитесь вы!

– И верно, вряд ли разговор выйдет быстрым. – Вьюжин нехотя сел последним, уже по примеру своего спутника. – Нет, не убивать, похуже. Ты ешь пока, а я тебе рассказывать буду, что в Китеже стольном деется под твоим носом.

Говорил он кратко и прямо и начал с главного и самого тяжелого удара – с доказанного участия в этом заговоре княжича. Не обошел и причины, подтолкнувшие наследника к такому предательству, – тот чувствовал себя запертым в клетке, злился на отца за муштру. И ладно бы воинскую, ее княжич принять был готов, но вот к цифрам, истории и подробнейшему землеописанию питал глухую злобу.

А потом пошли другие обвинения, расписывались другие роли – кто пестовал в княжиче его недовольство и подвел в конце концов к мысли о несправедливости Ярослава, кто и чего мог добиваться, кем и что, по вьюжинскому разумению, двигало. Упирал на то, что для доказательства слов одного только княжича и пойманной мелкой рыбешки недостаточно, и нужен бы приказ великого князя, потому что применять силу к боярам и уж тем более к князьям без него Вьюжин не осмеливался.

Только про княгиню ничего говорить пока не стал, чтобы не раздувать на пустом месте пожар. Тут дело тонкое, сначала бы разобраться аккуратно, одной только возможной выгодой сыт не будешь. А вот смерть Краснова, с которой все началось, он вниманием не обошел и подозрения высказал. И положил рядом с локтем Ярослава несколько исписанных листков в доказательство своих слов – молчание князя начало его беспокоить.

Только Ярослав этого и не заметил. Как начал Алексей Петрович говорить, он, забыв о еде, расставил локти, сцепил пальцы в замок, уперся в них лбом и зажмурился, даже не шелохнулся за время рассказа, в который лишь изредка Сухов вставлял короткие замечания от себя. Говорить старый вояка не умел и не любил, так что с удовольствием уступил это дело Вьюжину.

А тот под конец уже всерьез встревожился, умолк, выждал несколько мгновений, в которые Ярослав и пальцем не двинул, и позвал осторожно:

– Княже, скажи уж свое слово! Так оставить их, что ли? Не веришь?

– Да делай что хочешь, – невнятно пробормотал Ярослав.

И все же заставил себя разжать руки, провел ладонями по лицу, словно умываясь. Откинулся на спинку кресла, вцепился в подлокотники – и вперил в боярина тяжелый, темный, немигающий взгляд.

Вьюжин бодаться не стал, глаза отвел, склонил голову, терпеливо дожидаясь более точного изъявления княжеской воли.

– Бумагу, – через мгновение глухо уронил князь.

У расторопного боярина с собой нашлось все нужное. Ярослав сдвинул рукой то, что стояло перед ним на столе, кубок и одно из блюд загремели по полу, рассыпая содержимое, но князь этого не заметил. Приказ был составлен в минуту – короткий, написанный злым, дерганым почерком, но полностью развязывающий руки: он назначал Вьюжина Алексея Петровича глазами, устами и карающей дланью великого князя в отлове предателей земли Белогорской и в установлении истины в той мере, в какой это возможно, и теми средствами, какие имеются в его распоряжении. И да восторжествует правда.

Писал это Ярослав своей рукой, молча, стиснув зубы, был бы алатырником – бумага бы вспыхнула под взглядом. Приложил внизу палец – и вспыхнула на нем колдовская печатка с круглым янтарем, из-под пальца побежала затейливая подпись, мерцая живым огнем. Бумага сама собой разгладилась, покрылась тонкими бледными узорами; великокняжеский указ ни с каким не спутаешь.

– Дай свой перстень. – Ярослав протянул руку, и кольцо с темным лалом легло в княжескую ладонь. Он приложил кольцо к своей печати, камень сверкнул красным и успокоился. Теперь таскать с собой бумагу Вьюжину было не обязательно. – Разберись, Алексей Петрович, – велел князь, протягивая боярину бумагу и перстень. Рывком встал, вскочили и незваные гости. – Хочешь – выжигай каленым железом, милости моей эти… дворяне пускай не ждут. Недооценил я их, не верил, что осмелятся, ну да и сам дурак. Где он?