Я не Монте-Кристо - Тала Тоцка



— Вадим, ты уверен, что я должна отчитываться перед тобой, куда я лечу? — Саломия стояла у окна и смотрела, как переливаются на солнце подтаявшие и покрывшиеся ледяной коркой сугробы.

— Не отчитываться, а ставить в известность.

— Хорошо, мы с сыном летим на Мальдивы.

— Но ты не собиралась…

— Зачем я туда лечу, мне тоже тебя поставить в известность?

— Сальма, — Вадим подошел и положил руки ей на плечи. Раньше Саломия сказала бы, с болью в голосе, но теперь она слишком хорошо его знала. Скорее, с сожалением об упущенных возможностях. — Я беспокоюсь о тебе и о Даниэле.

«А вот на моего сына тебе точно наплевать». Она развернулась и, не церемонясь, стряхнула руки Вадима с плеч.

— Не переигрывай, я знаю, что беспокоишься. Но контролировать меня не надо.

— Ты летишь к нему? — а вот теперь он в самом деле запереживал. — Это он тебя позвал?

— Он, не он, какая разница? — устало сказала Саломия. У нее слипались глаза, она полночи пролежала без сна возле руки Никиты, и теперь оправдываться перед Вадимом не было никаких сил. — Я хочу погреться на солнышке, здесь слишком холодно. Мальдивы в самый раз.

— Тогда давай поедем вместе, — Вадим потянулся было к ней, наверняка планировал заключить в объятия, но наткнулся на колючий взгляд серых глах, по привычке стараясь не смотреть на рубцы, и сдался. Отошел назад и даже руки сцепил за спиной. — Ты зря так доверилась ему, Сальма. Откуда ты знаешь, зачем он позвал тебя?

«Он хочет, чтобы я родила ему ребенка. И я хочу от него ребенка. Девочку с темными кудрями и голубыми, лазурно-кобальтовыми глазами». Саломие вдруг отчаянно захотелось нарисовать эту девочку, у нее даже руки зачесались. А Вадим тем временем продолжал:

— Я так надеялся на эту новогоднюю ночь, Сальма! Мне казалось, ты изменилась ко мне в последнее время, стала мягче, задумчивее. И я загадал, что эту ночь мы проведем вместе, я снял номер, мне и в голову не могло прийти, что ты останешься дома.

— Данил попросил, я захотела встретить Новый год с ребенком.

— Ты поступила неосмотрительно, Сальма, там были очень важные люди, Войцеховский, Дубинин, Оскальрод… Ты могла навести полезные связи.

Она слушала, а сама вспоминала эту неожиданную новогоднюю ночь, которая так была похожа на настоящий семейный праздник, что в груди начинало щемить, если бы только…

Если бы только Никита тогда не предал, если бы только можно было все вернуть, если бы только он сейчас не лгал, если бы только она могла простить, столько этих «если бы»… Саломия развернулась к Вадиму, прикоснулась к руке и сказала как можно мягче:

— Вадик, я тебя очень люблю, правда, и очень ценю, что ты сделал для нас с Даниэлем, но это не та любовь, которую ты ждешь от меня. Я люблю тебя как друга, а не как мужчину, и по-другому не будет.

— Ты любишь Елагина? До сих пор, после всего, что он с тобой сделал? — Вадим даже не скрывал злости, так и лившейся из светло-карих глаз. Саломия вздохнула, что тут скажешь?

«Да, люблю. Чтобы разлюбить, всего лишь нужно вынуть из груди сердце и выбросить на свалку, проще простого». Но вслух она сказала другое:

— Ты говорил, Никита подавал иск на наследство после смерти своей жены? — Саломия старалась говорить ровно, чтобы голос не дрожал. — Я могу увидеть эти документы?

— Не было никаких документов, — показалось, или его голос зазвучал несколько обеспокоенно? Точнее, раздраженно? — Елагин не успел, мои юристы встретились с ним и он передумал. Он испугался, Сальма, мы могли потребовать эксгумацию и повторную экспертизу, там был подлог, у Елагиных не было шансов против тебя. А почему ты спрашиваешь, ты что, мне не веришь?

— Верю, Вадик, — вырвавшийся непроизвольный вздох выдал ее с головой, и от Беккера это не укрылось.

— Послушай меня, Сальма, — он не стал лезть с объятиями, просто положил руку ей на талию, — тебе решать, кому из нас верить. Но елагинский главный эсбэшник разве что над нами на вертолете не летает. Если они упустят этот тендер, компания Елагина улетит в трубу, Семаргин сейчас землю носом роет, ищет как нас вытеснить, ты не думала, что твой Елагин просто нашел самый простой способ — охмурить тебя, а потом вышибить с тендера?

«Он предложил сам отдать компанию, если я рожу ему ребенка…»

Но сказанное Вадимом все же сбило Саломию с толку. А почему нет? Вдруг Вадик прав, и все это лишь очередная игра талантливого актера, ведь она уже однажды поверила в его лживые заверения в любви… И тут же перед мысленным взором возникали глаза, полные такой боли, которую невозможно подделать, он ведь мог потом сожалеть о том, что сделал, сожалеть о ней и потерянном ребенке, мог?.. И его тяга к Даньке, разве ТАК играют?..

Саломия совсем запуталась. Вадим еще что-то говорил, очень жарко и пламенно, наверное, о своей любви к ней, а она даже не слушала. Его любовь была давно и надежно закреплена долевым участием в бизнесе, поэтому Саломия могла себе позволить не слишком скорбеть о его разбитом сердце. Между любовью и тревогой за собственное благополучие она ставила соотношение примерно как тридцать к семидесяти. Или периодически даже двадцать к восьмидесяти.

«А мог бы Вадим вот так как Никита предложить ей все в обмен на еще даже нерожденного ребенка? И на право видеть не своего, чужого?» — вдруг подумалось ей. Саломия с сочувствием посмотрела на Вадима и установила соотношение как пятнадцать к восьмидесяти пяти.

Подошла к зеркалу и приложила повязку. В ней она напоминала себе восточную принцессу — повязка полностью закрывала нижнюю часть лица подобно вуали, очень удобно было прятать эмоции при разговоре с собеседником, но сейчас ее глаза горели таким огнем, что вряд ли ей удалось бы кого-то обмануть.

Она согласится на предложение Никиты, она уже согласилась, но играть он будет по ее правилам. Саломия сказала правду, она давно решила для себя, что ни один мужчина больше не займет место рядом с ней, и никого она не назовет своим мужем. Не зря Никита столько раз заставлял повторять ее, что она только его, его и ничья больше. Так и есть. Но возможность получить еще одного ребенка от своего единственного мужчины она ни за что не упустит. И если нужно будет, она этого ребенка украдет.

Никита с удовольствием зарывался ногами в еще не остывший песок и задумчиво смотрел на разметавшиеся по небу облака, освещенные из-за горизонта уже спрятавшимся там солнцем и причудливо раскрашенные в розовые, серые, голубые и желтые тона. Закат на Мальдивах всегда прекрасен и всегда не похож сам на себя, словно неутомимый художник каждый раз достает новый холст и рисует его заново.

Саломия… Снова привычно кольнуло, как только он подумал о красках и холсте, интересно, она когда-то пройдет, эта боль? Да, время притупило ее, уже не раздирало до крови, обнажая вены и нервы, но сказать, что эта боль была легче… Как раз кстати всплыли в памяти знакомые строки: «Боль это боль, как ее ты не назови. Это страх, там где страх, места нет любви».*