Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— Располагаю. Но полагаться на нее не буду. Бунт организую я сам.

— Каким образом? У вас не каторжный вид.

— Вы полагаете? — Крысолов с улыбкой провел ладонью по впалым щекам. — Но и этот цветущий облик придет в норму после недельки строгого поста и соответствующего грима. Кстати, в предыдущие мои посещения лагеря никаких подозрений я не вызвал.

— Вы там были? — не сдержал эмоций Модест Георгиевич. — Вы же рисковали жизнью!

— Рисковать жизнью, — пожал плечами контрразведчик, — моя профессия…

В дверях Владимир Леонидович задержал Крысолова.

— Это даже не риск, — сказал он, глядя в сторону. — Это авантюра, Сергей.

Далеко не все в Новой России знали, как зовут человека, обеспечивающего ее безопасность. И никто не отважился бы назвать его просто по имени. Кроме друга детства.

— А что не авантюра, Володя? — улыбнулся тот. — Вся наша жизнь авантюра.

— Ты серьезно уверен, что мы сможем это сделать?

— На двести процентов. И, кроме того…

Крысолов замялся.

— Там есть один человек, который нам поможет.

— Кто?

— Ты его хорошо знаешь.

Владимир Леонидович выдержал пристальный взгляд друга.

— Неужели…

— Живой, контра? — хрипло раздалось над ухом, и человек, лежащий на нарах, медленно поднял веки.

— Живой еще, комиссар, — он старался говорить тихо, чтобы не разбудить спящих рядом.

— Пойдем, дело есть…

Человек осторожно спустился с нар и прошаркал самодельными ботами с подошвами из старой автомобильной покрышки за почти неразличимой в темноте тенью. Двери в барак полагалось запирать, но здесь, в сибирской глуши, охранники смотрели на предписания устава караульной службы сквозь пальцы: куда здесь было бежать несчастным зекам, большинство из которых родом из Центральной России? Да и окружающее лагерь с трех сторон болото не слишком способствовало побегу. Вот через годик-другой, когда будет закончена сеть дренажных канав, над которой сейчас по пояс в воде бьются заключенные, уровень грунтовых вод упадет и просохнут торфяники… А пока что ни одной попытки побега не было. Даже зимой, по сковывавшему трясину на добрых полтора метра льду, полностью оттаивавшему только к концу мая — июню.

Чуть притворив едва скрипнувшую дверь, сколоченную из грубо отесанного горбыля, тени выскользнули на волю, под зеленоватое ночное небо. Стоял июнь, совсем скоро — самая короткая ночь в году, да и сейчас, как говорится в народе, «зори целовались». Красноватый отблеск зари все не хотел исчезать, хотя солнце село часа два назад. Он просто перемещался неспешно вслед за невидимым светилом, прячущимся за горизонтом, чтобы немного времени спустя разгореться светом нового дня. Тишина стояла такая, что будь где-нибудь поблизости, хоть в десятке верст деревня, слышно было бы, как перебрехиваются сонные собаки. Но другого жилья не было ни на десять, ни на пятьдесят верст в округе…

«Прямо как тогда, — поежился человек, присаживаясь на корточки под бревенчатой стеной барака и прижимаясь к ней спиной. — Сколько лет-то прошло?»

Второй тоже присел рядом, поплотнее запахивая засаленный ватник с белой тряпичной нашивкой на груди, — ночи стояли прохладные, будто природа решила напомнить своим неразумным детям: лето летом, но Сибирь вам не Африка. Сейчас, в темноте, было не различить выведенного на застиранной тряпочке чернильным карандашом многозначного номера, заменившего здесь всем, кроме охранников-вертухаев и молчаливых сторожевых псов, имена. Номера да клички — вот все, что осталось бывшим людям, которых угораздило попасть в стальные жернова советского правосудия. И непременно быть смолотыми ими в лагерную пыль…

— Хочешь хлебушка, контра? — спросил хриплый, поблескивая в темноте стальными зубами.

— Кто же не хочет, — уклончиво ответил второй, давным-давно усвоивший закон Зоны: «Не верь, не бойся, не проси». — Да где ж его взять…

Хлеба заключенным почти не давали — только баланду из прошлогодней капусты и мерзлой полугнилой картошки, тоже осеннего еще завоза. То ли вертухаям лень было печь хлеб для бывших людей, то ли полагающаяся им мука необъяснимым образом исчезала на пути от ближайшего населенного пункта до лагерных ворот. Заплесневелые сухари, скупо выдаваемые по воскресеньям, ценились дороже пирожных из прошлой жизни.

Один такой сухарик, маленький и черный, похожий на земляной комочек, человек, названный комиссаром, выудил из кармана, разломил пополам и протянул половинку товарищу на заскорузлой ладони.

— На, контра, жуй…

— А что, членам большевистской партии паек выдают? — «Контра» сгреб сухарь с ладони и, отломив маленький кусочек, положил в рот, наслаждаясь полузабытым вкусом хлеба. — Дополнительный?

Второй не ответил, смачно хрустя своей порцией и изредка отгоняя рукой настырных комаров, наседающих на вторгшихся в их исконные владения пришельцев. Подначивать друг друга давно стало привычкой этих двух людей, связанных крепкой, мужской дружбой. Потому что вряд ли может быть что-нибудь крепче, чем дружба двух бывших врагов, помиренных общей бедой?

— Прямо как тогда, — буркнул он минуту спустя, следя за красноватым отблеском на горизонте, перечеркнутом тенями колючей проволоки, будто тоже упрятанном Советской властью в лагерь. — Сколько лет-то прошло, а?

— Ровно двадцать, — «контра» рачительно упрятал половинку своей порции в карман ватника — когда еще выпадет такое счастье. — Почти что день в день. Сегодня какое число?

— Бог его ведает… — пожал плечами «комиссар».

— Вот и ты Господа вспомнил.

— Присказка это, — мужчина еще больше нахохлился, спрятав руки в рукава ватника. — Я в поповские бредни не верю.

— А зря… Это ж как постараться надо было, нас с тобой здесь свести, — мягко улыбнулся другой. — Да не просто свести, а глотку друг другу перегрызть не дать. Хочешь верь, хочешь — нет, а без божьего промысла тут не обошлось.

— Ты тут агитацию не разводи за боженьку своего, — буркнул «комиссар». — Больно он тебе помог в свое время.

— Помог, — кивнул «контра». — И от вас тогда, в двадцать первом, уйти помог, и потом выжить… Да и тебя из лап Костлявой вытащить. Помнишь, как от горячки загибался?

— Повезло. Повезло — и все тут. Бога нет.

— Тьфу на тебя, Тарас, — отвернулся мужчина. — В жизни никого упрямее хохлов не встречал. А ты из них — самый упрямый.

— Тоже мне москаль выискался, — сверкнули в темноте стальные зубы. — Недалеко вы, донцы, от нас, щирых украинцев, ушли. Соседи, можно сказать. А про бога своего лучше в пятый барак сходи поговорить, если хочешь. Там и баптисты есть, и хлысты, и даже двух пасторов, говорят, на прошлой неделе привезли. Откуда-то из Эстонии, что ли.