Отрок. Перелом - Евгений Красницкий

Любой ратнинский отрок с самого детства мечтал о том времени, когда его примут в десяток новиком. Именно после этого он считался, хотя бы для начала в собственной семье, уже не сопляком, а взрослым мужем, который на равных со старшими и в строй становится, и слово свое среди прочих сказать может. Да вот только новик еще далеко не ратник. И даже не в выучке и воинском опыте дело, хотя и они имеют немалое значение, но до того, пока зеленый юнец заматереет и войдет в силу, все одно старшим приходилось его беречь. Не только в бою их прикрывали, но и в работе, и в учении нагружали меньше. Задора у молодых всегда много, но перед зрелыми мужами они и телом послабее, и выносливости настоящей им не хватало. Потому и учили их десятники – без послаблений (хотя иным казалось, что безжалостно), но разумно, а особо ретивых порой и придерживали, чтобы по своей же глупости сами себя не загоняли до полусмерти. А для этого и кормежка требовалась правильная и своевременная, и сон, хоть и недолгий, но обязательный.

А уж совсем у сопляков, воинских учеников, тем более ничего не имелось, кроме горящих глаз да безмерного желания стать ратниками. Силой и хоть каким-то умением им еще только предстояло обзавестись, а пока что наставникам приходилось изворачиваться, чтобы мальчишки привыкли и выкладываться без остатка и жалости к себе, и в то же время, чтобы ненароком не сломать их раньше времени, как то молодое деревце, которому только предстоит стать несгибаемым дубом или ясенем.

Но тут за одно утро на мальцов столько всего навалилось, что и тертому жизнью мужу за глаза хватило бы. Вроде и сумел Одинец расшевелить отроков, и даже делали они все неотложные дела как будто бодро, и ложками стучали на зависть, а как котлы опустели, всех враз и сморило.

Мальчишки, конечно, старались изо всех сил – глаза таращили, не хотели поддаваться накатившей слабости, но надолго их не хватило: вскоре завалились, кто где сидел, и сопели в обе дырки, разве что в третью не подпевали. Только Бронька с Потапом Лаптем держались, но их в караул назначили. Кабы не помощь берез, о которые они оперлись спинами, так парни давно бы сползли на землю.

Рыжий родич Луки крепился, понимая, что все три пленника сейчас повисли на его шее. Потап Лапоть на ногах хоть и стоял, но караульный из него никакой: похоже, на ходу, с открытыми глазами спал. Да так сладко, что и сам Бронька, глядя на него, едва челюсти не вывихивал от зевоты – выгляни медведь из кустов, пожалуй, и он убежал бы с перепугу от раскрытой рыкающей пасти караульного. Мальчишки и водой уже пару раз облились, и пихали друг друга в бока, но стоило им остановиться – и сами не замечали, как накрывало забытье. Только падая, понимали, что снова уснули. Тогда Бронька, поставленный за старшего, опять гнал подчиненного с ведром на реку, чтобы ненадолго взбодриться от холодной воды.

Игнат прекрасно знал, что сытный харч для намаявшихся отроков крепче сонного зелья, особенно после такого дня, но отправить караульных спать вместе с остальными он никак не мог. И так на многое, чего по-хорошему надо бы сделать, рукой махнул – не до того сейчас. Конечно, безобразие, что стан получился, как ночевка девок, которые по ягоды пошли, но хоть на это у них сил хватило. Мальцы почти сутки провели без сна, да и ночной переход сказывался: он ведь силы забирал гораздо больше, чем днем по солнышку, да после отдыха. Потому и опасался десятник нагружать отроков, чтобы не сломить их телесно: последствий такого перенапряжения ни заговорами, ни травами потом не поправить.

Вот и пришлось этим троим за всех отдуваться. Тяжко им, но тут уж ничего не поделаешь. Плененный чужак не холоп и не обычный лесовик, ему в Ратное попадать ой как не с руки. Несколько часов для опытного воина вполне хватит, чтобы не только веревки перетереть, но и всех спящих вырезать. Потому хочешь – нет ли, а оставить караульных надо. Хоть и спят почти, а если пленник начнет копошиться, все равно заметят.

Самому же наставнику возле них сидеть тоже нельзя. Сидящего на месте подстрелить из кустов – милое дело. И Одинца, хочешь нет ли, а рядом с собой держать приходилось. Если самого Игната и подстрелят, старшой тревогу поднимет, да и еще одна пара глаз не лишняя, хоть и видят они только половину того, что надобно, а все же… Пусть через силу, но придется им караул нести – эти двое лучше остальных службу понимали. Бронька, хоть и болтун, но кровь Луки в сопляке уже сейчас чувствовалась. А Одинец и сам не лег бы: понимал, что нельзя ему спать. НАДО ТАК.

Но ничего… Не может быть, чтобы это надолго. Гонец боровиков поднял, и почти наверняка Ратное уже извещено, свои без помощи не оставят. Главное – продержаться.

Над рекой, по воде, звуки разносятся далеко и слышны отчетливо. Конский топот, приглушенный травой, Игнат воспринял, как пустынники – манну небесную. Кони шли тяжело, чувствовалось, что их гнали несколько верст, не жалея. Мальчишки, разбуженные караульными, только-только успели кое-как подняться, когда из-за зарослей тальника вывернули трое ратнинцев в доспехах и с ними десяток боровиков.

Ратнинский староста, возглавлявший отряд, направился прямиком к Игнату. Лука с Рябым и пятком лесовиков принялись споро прочесывать берег и, поднявшись вдоль полоски ивняка, разделяющего поляны, нашли место, где еще совсем недавно племяш рыжего десятника насмерть бился с чужими коноводами.

Игнат еще докладывал Аристарху о случившемся, когда старший боровик вдруг углядел среди отроков родственницу, со сна не догадавшуюся спрятаться, и решительно двинулся к ней, на ходу вытягивая из сапога конскую плеть. Девка заметила его слишком поздно и успела только пискнуть от ужаса и спрятаться за спину своего «похитителя».

Глава рода и не заметил бы защитника, будь тот из лесовиков, но отрок-то был ратнинским! Вероятно, это соображение тоже не стало бы серьезным препятствием в любом другом случае, но сейчас образ боровихи, всплывший перед глазами, несколько умерил пыл старейшины. Тем более что где-то на задворках сознания замаячила мысль и про остальных хуторских баб: не зря же они так заботливо «провожали» «несчастную украденную». Похоже, откажись отроки захватить с собой Сойку, бабы сами погнали бы ее следом за ними.

Само собой, бабьего скандала боровик не опасался, ибо укорот любой глупости сыскать недолго; какой из него глава рода, если бы он всем волю давал? Однако бабы у него тоже не дурные: коли их что-то всерьез задевало, на скандалы они не сильно надеялись и хорошо понимали, чем дело могло закончиться. Но ведь и слова поперек не говоря, умудрялись пол в доме превратить в раскаленный поддон, на котором хлеба выпекают!

Но все равно старейшине перед сопляком отступать невместно. Боровик засопел и хмуро буркнул:

– Ну ты, слышь, отойди-ка. Мне девку поучить надобно. Не твое это дело – родственное…

Талиню едва ветром не шатало, но он и не подумал отступать, только набычился. Куда отроку, похожему на обряженную в рубаху заборную жердь с растрепанной болотной кочкой на верхушке, дергаться против широченного, как городские ворота, мужа? И выглядел бы малец совсем смешно, если бы не глаза: окруженные чернотой почти до самых губ и придавленные сверху огромным синюшным отеком, они еще заметно плавали и косили, но решимость больше никого и никогда не допустить до своей избранницы читалась в них легко.