Встречный бой штрафников - Сергей Михеенков

Бальк оглянулся и увидел, что сзади остается кровавый след. Кусочки пропитанного кровью снега лежали узкой извилистой тропинкой. Он нащупал в кармане куртки ротного медицинский пакет. Затем перевернул тело на спину. Старик охнул и что-то пробормотал. Находясь между жизнью и смертью, он продолжал командовать, управлять героическими остатками своей погибшей роты. Бальк расстегнул куртку и ощупал его грудь. Пуля вошла в плечо и вышла под лопаткой. И как он после этого еще размахивал рукой и стрелял из автомата? Видимо, кости оказались не задетыми, что позволяло раненому какое-то время не чувствовать того, что с ним произошло.

Перевязывать плечевую рану всегда непросто. Тем более здесь, лежа в кювете под огнем русских. Но Бальк все же справился с перевязкой. Он разорвал и свою упаковку, связал бинты. Он сделал укол морфия, и вскоре гауптман Фитц открыл усталые глаза. Осмотрешись, он тут же потребовал:

– Фузилер Бальк, доложите обстановку.

– Все прекрасно, герр гауптман, мы еще живы, – ответил он.

– Не будьте столь самонадеянными. Но при этом знайте, что я подал рапорт о вашем направлении на курсы подготовки унтер-офицеров. А приказ о присвоении вам звания обер-шютце, я думаю, готов. Поздравляю, обер-шютце Бальк. – И гауптман Фитц снова закрыл усталые глаза.

О том, что Бальку за спасение офицера, как минимум, положен Железный крест II класса, гауптман Фитц говорить не стал. Довольно, а то у парня голова закружится. Он и без того его уже не бросит. Такие, как Бальк, товарищей в беде не оставляют. Кто бы мог подумать, что из дюссельдорфского студента швабских кровей получится такой отличный солдат, вполне соответствующий лучшим прусским образцам. Мерцающее сознание гауптмана Фитца стало тускнет и делать значительные паузы. Но оно успело прокрутить перед ним кинопленку еще одного сюжета. Старого рубаку Артура Фитца на орудийном лафете ввозят в Арис. Родной городок встречает его тело, как встречало бы тело героя. Или фельдмаршала. Казалось, что не только жители Ариса, но и всей Восточной Пруссии выстроились вдоль дороги в несколько рядов, чтобы приветствовать своего защитника. И вдруг процессия остановилась. Фитц привстал из своего гроба, отбросив атласное покрывало и увидел обер-шютце Балька. «Что ты здесь делаешь, Бальк? И где твой Schpandeu?» – спросил он своего верного солдата. Но тот на глазах у изумленной толпы подхватил тело Фитца, ловко перебросил его через плечо и потащил в сторону пункта первой медицинской помощи, который был развернут неподалеку. При этом голова ротного время от времени колотилась о саперную лопату обер-шютце.

Снова все повторялось. Немцы контратаковали точно тем же порядком, как и полтора месяца назад. Танковая атака с густыми цепями пехоты. Без предварительной артподготовки. Без налета пикировщиков – мешала нелетная погода, низкая облачность, туман, снежные заряды. Все как тогда. С той лишь разницей, что под рукой у Воронцова не было трофейного пулемета. Да позади окопов в овраге не ждала сигнала к открытию огня минометная батарея, и младший лейтенант Малец не вычислял координаты.

ПТО в какой-то момент одновременно прекратили огонь. Заржали в березняке, прореженном взрывами танковых снарядов, кони. И Воронцов увидел, как беспокойно поглядывали в сторону артиллерийских позиций его бойцы. Но он даже не оглянулся туда. Он знал, что снаряды артиллеристам подвезли. Значит, батарея просто-напросто меняла позиции. Оставаться на прежних было безумием. Немцы давно засекли их и уже начали пристрелку. В бинокль Воронцов хорошо разглядел порядок атаки немцев. Вслед за танками шли бронетранспортеры и пехота. А позади на руках катили короткоствольные орудия артиллеристы. Эх, как бы их сейчас красиво накрыл Малец огнем своих минометов, подумал он.

Вторая волна атакующих оказалась более мощной.

ПТО на этот раз открыли огонь самостоятельно. Но роты еще молчали. Далековато. И Воронцов беспокойно трогал в нише ракетницу, проверял патрон с красным глазком и засовывал его обратно.

Храпунов на корточках сидел на дне окопа, потягивал «сорок», оставленный ему кем-то из бойцов расчета, и сосредоточенно смотрел в угол окопа. Расчет сидел вокруг. Все посматривали то на своего первого номера, то на ротного. Наконец желтое колечко окурка с дымящимися крошками табака упало к ногам Храпунова и он придавил их сырым валенком.

– Рындин, – сказал он, – когда пойдет ракета, досчитай до трех и снимай маскировку.

Почему до трех, подумал Воронцов, в очередной раз запихивая в ракетницу патрон с красным зарядом. Видимо, у Храпунова «три» – заветное число. Три очереди – и пулемет на дно окопа.

Воронцов посмотрел на пулеметчика. Тот по-прежнему сидел на корточках. Лицо бледное, мгновенно постаревшее лет на десять. Губы едва заметно двигались, выполняли одно и то же движение в такт какой-то внутренней мысли или пытаясь произнести, осилить какое-то слово, очень важное, именно теперь, когда красная сигнальная ракета еще не взлетела.

И вдруг Воронцов понял, что в его руке сейчас судьбы восьми десятков людей, всей его роты. Он посмотрел на ракетницу, попробовал тугую рубчатую скобу взвода и осторожно отпустил ее назад. Еще можно успеть отойти. Подать команду взводным, бросить все, что может помешать быстрому отходу, и уйти в лес. А там, лесом, тропами и проселком, благополучно перебраться к Дебрикам. От Дебриков рукой подать до своих окопов. Но если они побегут отсюда, в следующее мгновение подумал он, то вряд ли удержат и свои окопы. Да и не спасет он людей, позволив им бежать сейчас, когда все уже изготовились к бою и думают только об одном. О чем? О чем можно думать, снова заговорило с ним сомнение и желание выжить, когда на тебя надвигается смерть? Только о ней. Что будет ему, если он отдаст сейчас приказ на отход? Суд? Штрафной батальон? Но рота, восемь десятков людей останутся в живых. И быть может, кто-то из них, и даже большинство, доживут до конца войны, а значит, он своим приказом сохранит их жизни для того, чтобы подарить им счастье встречи с их женами, родителями, детьми. Нет, не спасет он их бегством. И Седьмую роту погубит. Откроет фланг, и Нелюбина танки сомнут в несколько минут. Он бросит артиллеристов. А они уже вступили в бой. Кем после этого будет чувствовать себя он сам и его солдаты? Он погубит их как солдат, как мужчин, если даже сохранит жизни.

Воронцов нащупал ребристую насечку скобы и уверенным движением взвел курок ракетницы. Минутная слабость прошла. Струйка холодного пота скользнула по позвоночнику под ремень и мгновенно высохла.

– Храпунов, – напомнил он задачу расчету ДШК, – твое дело – фланги.

– Я свое дело знаю, – спокойно ответил пулеметчик. – Мне медали ни к чему. – И Храпунов кивнул Рындину, что означало – приготовиться.

Воронцов, приподнявшись над бруствером, в последний раз окинул взглядом оборону своей роты, неровную линию окопов, белые кочки касок, выкрашенных известью или обернутых в маскировочную материю, торчащие из снега стволы винтовок и автоматов, покрепче прихватил зубами кислый ремешок и поднял над головой ракетницу.

– Эта одежда не подойдет. Слишком будет выделяться. – Керн осматривал Ивана, как делал он это на вечерних осмотрах, когда военнопленных, возвращавшихся с завода, внимательно обыскивали, чтобы те не смогли пронести в барак посторонних вещей и предметов, включая продовольствие. Пары картофелин к приварку, брюквы или кочана капусты, куска антрацита для железной печи. Однажды Ивану удалось стащить из вагона тушку трески. Она весила около двух килограммов. Они с летчиком Олегом разрезали треску вдоль, по позвоночнику и спрятали ее под одеждой. Вначале обыскивали Олега. Ничего не нашли. Потом его. Обыскивал как раз этот, вахман Керн. Он ткнул Ивана в живот деревянной палкой и сразу почувствовал под шинелью посторонний предмет. Их всех раздели. Нашли, конечно, и вторую половину тушки трески. Лучше бы они ее съели сырой. Побоялись, что скрутит животы. Не было соли. Но лучше бы все же съели. Ивана и Олега избили палками и ногами. На трое суток заперли в карцер. Давали только воду. И то не кипяток, а просто сырую воду, пахнущую ржавым водопроводом, а может, и канализацией. Избивали их Керн и еще двое. У Ивана потом долго болел правый бок. Олег, немного разбиравшийся в медицине, сказал, что в правом боку находится печень. Керн знал, куда бить.