Встречный бой штрафников - Сергей Михеенков

И вот этот лагерный экзекутор стоял перед ним.

– Одежду я принесу. А это уложите в рюкзак. Сверху рюкзак обшейте какой-нибудь старой тряпкой неопределенного цвета. Чтобы не бросалось в глаза со стороны. Вы понимаете?

– Понимаю, герр полицейский.

Вахман Керн больше не произносил имени Армана, как будто все, что они делали сейчас и что им предстояло, происходило без участия француза.

– Переводи быстро и точно, – приказал вахман Керн Шуре и строго посмотрел на нее. – Завтра утром на работы в горы уйдет колонна. Сопровождающих будет всего двое. Я и мой напарник. Напарник будет управлять лошадью, везти инструменты. Подвода, как всегда, будет двигаться в голове колонны. Когда хвост колонны поравняется с домом, последнюю шеренгу я остановлю, чтобы убрать столб, который лежит на тротуаре. Твоя задача, Иван, быстро догнать колонну и занять свободное место в одной из последних шеренг. Свободное место там будет.

– Меня могут узнать. Кто будет идти в колонне? «Остовцы» или военнопленные?

– Никто из этой группы тебя не знает. Они прибыли вчера вечером. Из разных лагерей. Они еще не привыкли друг к другу и знают не всех. Новая партия военнопленных, пополнение с Восточного фронта.

Ивану показалось, что конец последней фразы немец произнес с иронией. Смысл фразы Иван уловил без перевода. Но Шура тут же перевела. И Иван посмотрел на вахмана спокойным взглядом человека, который ничего уже не боится и готов выполнить любое поручение, лишь бы оно вело в горы, к свободе.

– Схему маршрута я передам потом, когда перейдем реку и колонна начнет подниматься в горы. Подумай, куда ее положить. Да, вот еще что. Чтобы не подводить вашу соотечественницу, выходить нужно через двор. Я так понимаю, что она в этой истории человек случайный. Быстро перелезть через забор, когда на дороге никого не будет, и сразу догонять колонну. Через решетку лучше перелезать там, где заросли кустарника. Риск есть, но других вариантов нет. Я постараюсь сделать так, что военнопленным, занятым уборкой столба, некогда будет смотреть по сторонам. Об остальном позаботься сам. И запомни следующее: если произойдет провал, я тебя потащу в полицию сам. Понял?

– Так точно, – ответил Иван.

Иван знал, что то, что говорил немец, ведет к свободе, и поэтому принимал его слова спокойно.

– А сейчас и до утра я советую вам хорошенько отдохнуть и набраться сил. – Немец посмотрел на Шуру. – У вас есть продукты?

– Есть. Я сварю кашу, – сказала Шура.

– В свертке, который я положил у входа, кое-что есть. Кормите его хорошо. И переведите, что первые сутки по маршруту, указанному в схеме, он должен идти без остановок. Отдых будет потом, когда дойдет до перевала и встретится с проводником. Одежду я брошу во двор. Найдете ее под деревом. Когда он покинет дом, внимательно осмотри все и уничтожь следы его пребывания. Чтобы и запаха не осталось. Поняла?

Шура перевела до того места, которое касалось только ее. Иван кивнул. Все, что он услышал, вело к свободе.

Он знал, что теперь, когда, впервые за два года страданий и мытарств, после пересылок из одного лагеря в другой, реальность побега приблизилась как никогда, что он вблизи пусть пока в воображении, увидел то, на что с тоской смотрел издали, из зарешеченного окна барака, из строя таких же, как и он, бедолаг военнопленных, обреченных медленно умирать от недоедания и тяжелой работы по восемнадцать часов в сутки. И теперь, закрывая глаза, он видел сосны, их бурую кору, корни, выступившие наружу на тропах и осыпях, и саму тропу, его тропу, по которой он пойдет, сверяясь по схеме, нарисованной Арманом. Схему конечно же будет рисовать Арман. Хотя вахман Керн об этом не сказал ни слова. За всем стоял француз Арман из «Сражающейся Франции». За всеми приготовлениями и к его побегу, и к побегу основных групп, который отложен до весны. Вот он торопливо идет по тропе в своих альпийских ботинках. Впереди сосны, сосны, сосны… Но вдруг забелело, засветлелось за соснами. Что это? Франция? Нет, не Франция. Франции Иван никогда не видел, только однажды Арман показал открытку с видом небольшого городка со шпилем католической церкви в середине среди черепичных крыш. Но впереди открывалось нечто совершенно другое. Сосны постепенно переходили в березовый лес. Березы росли не поодиночке, как в лесу, а сростками, по всему склону, полого уходящему вниз, к небольшой речушке. Сердце Ивана заколотилось, потому что он вдруг узнал, что это за речушка, вспомнил ее название. Он прошел еще немного и увидел крыши, крытые дранкой и соломой. Подлесное! Это же его родное село! По тропе навстречу ему идет человек. В шинели, в сапогах и пилотке. И человека, идущего навстречу, он тоже узнал. И даже понял, что человек идет встречать его, Ивана Воронцова, бегущего из немецкого плена…

Он проснулся в слезах. Слезы стояли во впадинах глаз, как в проталинах. Он вздохнул и повернулся набок. И увидел, что в подвальном помещении находится не один. В двух шагах от лежанки потрескивали в топке дрова. Возле чугунной дверочки с литыми вензелями и фигурой охотника или пастуха, в полусумерках разобрать было невозможно, стояла на коленях Шура. Рядом, на круглом столике, горела свеча. Девушка стояла, замерев в неподвижной позе. Ивану даже показалось, что она молится. В Польше, когда из лагеря их, наиболее крепких физически, вывозили на различные работы вначале в Ружаны, а потом в Варшаву, он видел молящихся женщин. Среди военнопленных было много поляков, и Иван понимал, о ком молятся в храмах, а иногда и прямо на улице молодые и пожилые польки. Однажды, когда их в очередной раз гнали в Ружаны на строительство какого-то склада или казармы, возле деревни, в которой не было ни церкви, ни часовни, он увидел молящуюся девушку. Она стояла на коленях перед иконой Богоматери, прилаженной под голубцом креста так, чтобы на икону не попадал дождь и не портил ее раньше срока. Крест был высокий, выше человеческого роста. И сложен был из камня. Девушка стояла на коленях и не отрываясь смотрела на икону. На глазах ее стояли слезы. Что она пережила? Гибель отца? Брата? Жениха? О ком она молилась? За кого просила Матерь Небесную? Колонна военнопленных прошла мимо нее молча. Никто не проронил ни слова. Лишь потом, когда вышли в поле, кто-то из пожилых сказал:

– Кто бы о нас так помолился…

Иван не выдержал и вздохнул. Вздох вырвался сам собой. Ему не хотелось тревожить Шуру. Пускай бы стояла так, у приоткрытой раскаленной дверочки, пускай бы молчала или молилась, а он бы смотрел на ее тонкую фигуру, на линию головы и шеи, на отблески огня, мерцающие на ее щеке и на пряди русых волос, выпавших из-под платка. Ему казалось, что там, у печи, стоит одна из его сестер. Может, Варя, а может, младшая, Стеша, и молится о нем. Молитва сестры о брате должна дойти до Бога. Если он есть.

– Ты молилась? – спросил он ее.

– Да, молилась, – ответила она. Она ответила не сразу. Некоторое время смотрела на него и только потом кивнула. – А ты плакал?

– Плакал. Слезы – сами собой… Как у ребенка.

– У меня тоже так бывает. Когда о маме думаю, о доме, о нашей деревне.