Множественные ушибы - Саймон Бекетт

— Назад!

Я попятился. Кабан в злобе крошил клыками доски. Мишель ревел и колотил ножками в воздухе.

— Не надо! — Матильда в ужасе зажала рот. — Пожалуйста, не надо. Ведь он твой…

— Мой брат? — Матильда не ответила, и лицо Греттен побледнело. — Неправда! Я тебе не верю!

Она зарыдала, прижав Мишеля к себе. Слава Богу! Я почувствовал, как напряжение отпускает Матильду.

— Пошли домой, — сказала она и сделала шаг вперед. — Дай мне Мишеля.

— Шлюха! — С искаженным лицом Греттен снова подняла мальчика над забором. Доски ограды трещали и расщеплялись под ударами кабана.

Я приготовился к решающему броску, хотя понимал, что ни я, ни Матильда не успеем подхватить ребенка.

Матильда стояла, молитвенно вытянув руки вперед. Луна вышла из-за облаков и заливала сцену призрачным светом.

— Пожалуйста, прости. Позволь мне объяснить…

— Шлюха! Лживая шлюха!

— Греттен, ради Бога…

— Заткнись! Я тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу!

Греттен повернулась к загону, и в это мгновение раздался хлопок, как удар хлыста. Она споткнулась, ноги подкосились, и сжимающие Мишеля руки разжались. Я рванулся, чтобы подхватить мальчика, но Матильда оказалась проворнее. Убедившись, что он не пострадал, сунула его мне и повернулась к дочери.

На майке Греттен расплывалось темное пятно. Даже теперь я не понимал, что произошло. Пока не услышал стон и, повернувшись, не увидел на опушке леса Арно. Приклад ружья все еще был прижат к его плечу, но ствол бессильно целил в землю. Он неловко побежал в нашу сторону, а Матильда опустилась на колени около Греттен. Та лежала на спине, ее руки и ноги непроизвольно подергивались, взгляд устремился в небо.

— Матильда… — Греттен вдруг заговорила голосом потерявшейся, ничего не понимающей маленькой девочки. — Матильда, я не хотела…

— Тихо, все хорошо. Тебе нельзя говорить.

Матильда взяла ее за руку, и в это время к ним подбежал Арно, дотронулся до Мишеля и рухнул на землю рядом с Греттен.

— Господи, нет…

Мой мозг отказывался верить тому, что я видел. Беспомощно стоял, неловко держа на руках Мишеля, и думал, что ружье Арно маленького калибра и не может причинить большого вреда. Оно способно убить лишь птицу или кролика. Но кровь продолжала пропитывать майку Греттен, изо рта вместе с кашлем летели черные сгустки.

— Нет! — твердила Матильда, словно упрекая дочь. — Нет! Нет! Нет!

Греттен смотрела на нее широко раскрытыми испуганными глазами. Матильда зажала ладонью свободной руки маленькую дырочку на ее груди. Греттен пыталась что-то сказать, но изо рта хлынул поток крови, и она задохнулась. Спина выгнулась, ноги в судороге забили по земле. Мгновение она отчаянно боролась за жизнь, но в следующую секунду тело расслабилось, и все было кончено.

Наступил такой покой, будто мы оказались в коконе, куда не проникали ни плач Мишеля, ни визг кабана. Матильда полусидела, полулежала, неудобно подвернув под себя ногу, и все еще держала за руку дочь. Услышав плач Арно, отпустила. Тот стал гладить Греттен по лицу.

— Я не хотел, — причитал он, стоя на коленях. — Я не хотел, но она собиралась бросить Мишеля кабану. Господи, нет, я не хотел!

Матильда посмотрела на отца поверх тела Греттен и с такой силой ударила его по лицу, что звук получился громче ружейного выстрела. Арно как будто даже не заметил и продолжал раскачиваться с кровавой отметиной на щеке. Позади них кабан, привлеченный запахом крови, бешено атаковал забор. Матильда, пошатываясь, встала и машинальным, привычным жестом заправила волосы за ухо, измазав их чем-то темным. Пошла, шатаясь, к тому месту, где Арно бросил ружье.

— Матильда! — позвал я.

Она меня не услышала. Подобрала ружье и такой же нетвердой походкой вернулась обратно. Ее руки по локоть были словно в красных перчатках.

— Матильда, — повторил я, стараясь удержать Мишеля.

Но теперь я был не более чем зрителем. Она задержалась у стоявшего на коленях и плачущего около Греттен Арно. Он не поднял головы, когда она загнала патрон в патронник и подняла ружье. Прозвучал выстрел, и я отвернулся. В ответ на грохот ружья пронзительно взвизгнул кабан. Я снова посмотрел туда, где сидел Арно — он все еще рыдал возле дочери. Матильда опять выстрелила. На сей раз я услышал, как пуля шлепнула в тушу кабана. Зверь с ревом крутился на месте, а затем опять стал колотить в забор. Матильда спокойно передернула затвор и, подойдя ближе, раз за разом стреляла ему в спину. Кабан от боли и злости визжал и молотил доски. Его темно-серая шкура стала черной от крови. Наконец она вставила ствол ему в ухо и нажала на курок. Визг сразу прекратился.

На поляну опустился покров тишины, которую нарушали только тихие всхлипывания Арно. Но постепенно стали просачиваться и другие звуки: хрюканье испуганных свиней, плач Мишеля, шелест листьев на деревьях. Когда поляна вернулась к жизни, Матильда выпустила из рук ружье. Она стояла, глядя в пустоту, ее отец плакал на коленях рядом с убитой дочерью, а я застыл в стороне и думал, что это мгновение никогда не закончится.

Морось, такая мелкая, что не заслуживала называться дождем, размыла границу между землей и низкими серыми облаками. Сквозь редкую листву просвечивали голые ветки деревьев. А то, что недавно было хлебными полями, превратилось в борозды ждущего вспашки жнивья.

Последний километр до фермы я прошел пешком. Когда подвозившая меня машина скрылась вдали, мне пришло в голову, что по странному стечению обстоятельств я, голосуя, проделал тот же путь, что и в первый раз, когда оказался здесь. У обвитых поверху колючей проволокой ворот остановился, глядя на тянувшуюся в глубь деревьев знакомую колею. На столбе по-прежнему висел почтовый ящик с написанными по трафарету белыми буквами «Арно». Замок, на который запирали ворота, сменила добротная конструкция из меди и стали. А вот в середине ворот в глаза бросалось куда менее основательное — напечатанное уведомление, что теперь ферма принадлежит банку.

Я провел рукой по обшарпанной поверхности ворот, но не стал перелезать через них. Оказавшись здесь, почувствовал, что не хочу идти дальше. Но все же, дождавшись, когда проедет машина, перебросил рюкзак на другую сторону и перебрался через ржавую колючую проволоку. Некогда пыльная колея была грязной и в лужах; деревья стояли голые, и вскоре между стволов мне открылся фермерский дом. Когда дорога привела меня во двор, я увидел, какие там за последние несколько месяцев произошли перемены.

Место опустело. Я шел по булыжнику, а в стороны не разбегались курицы. Фургон и трейлер увезли. Но испорченные часы на конюшне так и показывали двадцать минут неизвестно которого часа, и в стойле оставался древний трактор, слишком ветхий и изношенный, чтобы покинуть свое давнее пристанище. Запертый, с закрытыми ставнями окнами и обнесенный ржавыми лесами дом, казалось, еще сильнее обветшал. Участок стены, который я починил, был скромнее, чем мне представлялось, и косметический ремонт не скрывал глобального разрушения.