Множественные ушибы - Саймон Бекетт

— Обещайте! — упрашивала она с искаженным от горя лицом. — Обещайте, что никому не расскажете.

Я не хотел ее слушать, не понимал, чего можно добиться молчанием. И мне претила мысль, что я буду защищать Арно. Но Матильда стиснула мне руку, ее серые глаза горели огнем.

— Не ради меня, ради Мишеля! Пожалуйста!

И наконец я понял: все, что она делала, она делала ради детей. Ее сыну будет и без того нелегко расти, если на его матери и деде печать убийц. Так зачем же ему нести на себе еще худшее клеймо? Я не мог судить Матильду за то, что она хочет его избавить от этого. И подумал, что для ее скрытности существует иная причина. Если всплывет правда о происхождении Греттен, начнут задавать вопросы и о Мишеле. Матильда сказала, что Мишель — сын Луи, но у меня не было уверенности, что она захотела бы подвергнуть свое утверждение проверке.

Есть такие камни, которые лучше оставить там, где они лежат.

Поэтому я держал язык за зубами и не открыл секрет Матильды. Единственным человеком, который мог бы пролить свет на мутную историю фермы, был Жорж. Я задавался вопросом: как много знает старый свинарь? Но даже полиции не удалось пробить брешь в его равнодушии. Он вел себя так, словно все годы работы на ферме ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знал. И единственный раз проявил эмоции, спросив:

— Что будет со свиньями?

А узнав, что их уничтожат, расстроился и расплакался.

После всего, что случилось, я решил, что ферма не преподнесет новых открытий, она исчерпала свою способность удивлять. Однако ошибся. Арно не оспаривал выдвинутых против него обвинений, и его рассказ полностью соответствовал тому, что говорила Матильда. Кроме одного: он заявил, будто сам убил Луи.

Согласно его показаниям, удар Матильды всего лишь оглушил молодого мужчину. Но когда он оттащил его в домик из шлакоблоков, тот начал приходить в себя, и Арно довершил работу. А потом расчленил и скормил свиньям. Полицейские спросили, почему он не попытался спасти Луи, и Арно ответил с присущей ему грубостью:

— Туда ему и дорога.

Не исключено, что он солгал — хотел взять вину на себя и уберечь дочь от наказания. Но мне трудно было в это поверить. Помня о том, каким он был человеком, я бы скорее подумал, что именно Арно внушил Матильде, будто Луи умер от ее удара. Сознавая, что убила собственного любовника, дочь крепче привяжется к отцу. А проявление внезапной жестокости было характерно для Арно. Теперь же он признался потому, что ему было нечего терять. Он и так потерял все.

И позаботилась об этом Матильда. Она попросила Жан-Клода и его жену усыновить Мишеля.

Я был потрясен, узнав об этом. Но потом решил, что в ее поступке имелся смысл: чего бы ей ни стоило расстаться с сыном, она понимала: даже если суд проявит снисходительность, Мишель вряд ли ее вспомнит, когда она выйдет на свободу. И как всегда, подумала прежде о нем, а не о себе. У Жан-Клода Мишелю будет хорошо и, что немаловажно, его жизнь начнется сначала. Что же до Арно, факт, что его внука забирает брат Луи, ударил по нему сильнее перспективы тюремного заключения.

Такая тонкая, завуалированная месть была вполне в духе Матильды.

В суд привели надломленного старика, и я едва узнал в нем Арно. Кожа висела на нем, как плохо сшитый костюм, под подбородком болталась складка. А как изменились его глаза! Его холодный и суровый взгляд притупился и потускнел под грузом сомнений и утрат.

Только один раз в нем мелькнул прежний Арно, которого я помнил. Когда оглашался его вердикт, он поднял голову и с прежним презрением обвел глазами зал, но, встретившись взглядом с дочерью, которая смотрела на него сурово, потупился.

Наказание Арно последовало с предсказуемой неизбежностью, но меня удивило, что и Матильду осудили почти с такой же строгостью. Даже если не она нанесла роковой удар, то содействовала сокрытию убийства. И если не знать о ее совращении в детстве и каким она всю жизнь подвергалась оскорблениям, роль Матильды в убийстве Луи представлялась очень неприглядной. Когда оглашали ее собственный вердикт, она оставалась, как всегда, внешне спокойной, но я заметил, что ее рука дрожит, заправляя за ухо прядь волос. Наблюдая, как Матильду уводят, я чувствовал себя бессильным. Проходя мимо, она на секунду встретилась со мной глазами.

А затем дверь за ней закрылась, и я ее больше не видел.

Стряхнув с пакета песок, я выбрался из кладовой. Дождь разошелся, и я, нырнув в амбар, прислонил к стене рюкзак и смотрел, как с крыши над входом льется вода. В темном пространстве было непривычно холодно и сыро. На деревянном стеллаже у дальней стены тускло поблескивали бутылки — кислое вино так никому и не понадобилось. Забетонированный участок пола показался мне меньше, чем я помнил, а трещина в цементе так и осталась незаделанной.

Может, следовало бы подняться в последний раз на чердак, но я не видел в этом смысла. И, оставив рюкзак под крышей в амбаре, двинулся по дорожке к озеру.

Грязная земля превратилось в месиво, а лишенный листьев виноградник походил на ряды перепутанной проволоки. Даже лес, лишенный зеленого полога, стал неузнаваемым. Каштаны стояли голые и роняли с веток капли на подстилку из опавшей листвы и треснувших скорлупок.

В этом сезоне никто не собирал урожай.

Ответвление к свинарнику я миновал, не замедляя шага. Не было ни желания, ни причин заходить на поляну. И остановился я лишь у статуй. Думал, их уже увезли, но они оказались на месте, нисколько не изменившиеся и, очевидно, никем не замеченные. Я попытался вспомнить, какие испытывал чувства в ту ночь, когда прятался здесь от Арно, представить свои растерянность и страх. И не смог. При сером свете дня статуи выглядели совершенно обыденно — обычными высеченными из камня истуканами. Отвернувшись, я продолжал свой путь к озеру.

Подернутая рябью поверхность отливала серым. Землю над обрывом изрыли и перемешали колеса тяжелой техники. Я стоял под голыми ветвями старого каштана и смотрел на озеро в оспинах дождя. Взгляд под воду проникнуть не мог, но на дне больше ничего не было. Грузовик Луи давно подняли и увезли.

Завернутый в полиэтилен пакет плотно и увесисто лежал в руке. Он по-прежнему вызывал во мне неоднозначные чувства, как в тот первый раз, когда я нашел его спрятанным в багажнике машины. За лето у меня было достаточно возможностей избавиться от него, но я этого не сделал. Твердил себе, что хранил пакет из трусости, в качестве гарантии, если Ленни или дружки Жюля захотят вернуть наркотик. Но это была не вся правда. Как люди переходят перевал, чтобы посмотреть, что находится на другой стороне, так и я явился на обрыв разобраться в причинах, заставивших меня сохранить пакет.

Я же не сумел его выбросить.

Понятия не имел, сколько стоит подобное количество наркотика, но явно больше денег, которые у меня когда-либо имелись. Их хватит, чтобы начать новую жизнь. Жюль мертв, Ленни в тюрьме, пакет никто не востребует. Я пробыл в Лондоне достаточно долго, чтобы меня нашли, если у кого-то возникли такие намерения. Я взвесил пакет на ладони, ощущая, какие возможности таятся в сморщившемся пластике. Затем отвел руку и что было сил зашвырнул в озеро.