Сновидение - Франк Тилье

Кошмар… Кошмар, материализовавшийся напрямую перед ее глазами. Ее пальцы так сжали карандаш, что грифель сломался…

California dreamin’, On such a winter’s day.

Проклятая песня ее отца. Та, что звучала перед аварией. Слова ввинчивались в ее нервные клетки. Перед широко раскрытыми глазами Абигэль встал черный седан, лицо отца, большой улыбающийся рот неотвратимо надвигался на нее.

Она помассировала ладонями виски и с опаской огляделась. Перспективы, цвета, формы… Она выпустила из рук альбом, чтобы убедиться, что он упадет на пол, как яблоко Ньютона. Потом она кинулась в гостиную и стала приподнимать вещицы, проверяя, стоят ли они на ее метках. Но некоторые оказались сдвинуты на несколько сантиметров. Она закатала левый рукав свитера и убедилась, что три ожога на месте. Татуировки с бедра тоже никуда не делись.

Абигэль не знала, что делать. Это послание, от которого она так многого ожидала, – неужели это снова чистое порождение ее ума или оно все же реально? Действительно ли отец зашифровал слова своей любимой песни? Она больше не могла. Ей надо было знать, здесь и сейчас. Принять наркотик боли. Ее единственное прибежище.

– Во сне не бывает больно. Не бывает, не бывает…

Повторяя эту фразу до жжения в языке, она достала «Зиппо», которую всегда держала при себе, и сигарету из пачки Фредерика. Подожгла кончик, втянула воздух через фильтр. Пошла в ванную и встретила свой взгляд в зеркале.

– Ты уверена? – спросила она у своего отражения.

– Да, уверена. Давай. Жги.

Она глубоко вдохнула, закусила махровое полотенце и прижала горящий кончик к коже руки. Когда плоть с шипением потемнела, ее ноготь сломался о край раковины. Абигэль с криком рухнула.

Скорчившись на полу, до зубовного скрежета стиснув левой рукой правое запястье, словно силясь прекратить мучения, она чувствовала себя бессильной узницей своего рассудка. Она не могла больше метаться между миром снов и реальностью, будучи не в состоянии их разграничить. Где начинался сон? Когда он кончался? «Всегда есть бодрствующий сон».

В глубокой печали она продезинфицировала ожог, захмелев от запаха спирта. Не женщина, а выжженная земля, вся из кратеров и шрамов. Мертвая, враждебная планета. Она наложила новую повязку, проклиная себя. Что не так в ее голове, в ее теле? Эти повторяющиеся жестокие действия доказывали, что с ней что-то неладно; Абигэль это знала, но ничего не могла поделать. Она была как наркоманка на краю бездны, испытывая потребность сделать еще шаг. Снова и снова.

Она вернулась в спальню. Коль скоро все вполне реально, надо было пережить глубокое разочарование: даже мертвый, ее отец ухитрился сыграть с ней злую шутку. Чем был этот дурацкий шифр? Кукишем жизни? Отравленным подарком двум громилам, искавшим ключ к тайне? Способом заставить их попусту потерять время, поиметь их с того света? Или Ив просто-напросто рехнулся?

Она решила все же закончить расшифровку. Ожог ныл, казалось, будто колючки прорастают внутри ее плоти и циркулируют с кровью по венам.

On such a winter’s day (California dreamin’), On such a winter’s day.

Все, это были последние строчки песни. Однако оставалось еще два десятка чисел справа, – очевидно, это было название группы. На грани срыва Абигэль применила метод расшифровки к последним цифрам. Она записала:

Это было похоже на GPS-координаты.

Три часа она ломала глаза о цифры и пузыри комиксов, и вот Ив Дюрнан, или, вернее, Ксавье Иллинуа, выдал ей часть своей тайны. Абигэль ощутила всплеск адреналина и сказала себе, что это стоит нового ожога сигаретой. Она кинулась к компьютеру, открыла интерактивную карту, ввела координаты и стала ждать. Карта задвигалась, и программа сосредоточилась на рощице, окруженной полями, в неполных трех километрах от аэропорта Лилль-Лескен, в двадцати минутах езды отсюда. Вокруг никакого жилья, только зелень и деревья.

Что можно было найти там, в чистом поле? Какая скрытая грань Ксавье Иллинуа ждала Абигэль на этот раз? Она вспомнила оставленную отцом записку: «Я надеюсь, что ты отыщешь истину, так же, как желаю, чтобы ты никогда ее не нашла…»

Зазвонил ее телефон. Жизель. Абигэль показалось, что все вдруг пошло очень быстро, словно водоворот затягивал ее в свои черные струи.

– Абигэль! Я видела твои звонки, но была занята ноутбуком, который ты мне привезла… Приезжай. Боже мой, я такое нашла!

Жизель открыла Абигэль, прежде чем та успела нажать на кнопку звонка. Пенсионерка жила в одном из частных домов, построенных в 1970-е годы. Она никогда не была красавицей, но от нее исходила природная аура такой эмпатии, что хотелось ее обнять. Ее муж, спокойный шестидесятилетний мужчина, выпалывал сорняки в саду. Он дружески помахал двум женщинам и продолжал заниматься своим делом.

– Цеце… Заходи!

Жизель всю жизнь слишком много курила, что сказалось на ее голосе и горле. Она аккуратно закрыла дверь и повела Абигэль наверх, где благоустроенный чердак походил на музей жандармерии. Антропометрические таблицы с лицами убийц, кепи 1940-х годов, шлемы стражей порядка с защитными решетками, карнавальные маски жандармов XIX века. Но никакого оружия – Жизель его терпеть не могла. Среди всех этих древностей – компьютерное оборудование по последнему слову. Ноутбук Николя Жантиля стоял рядом с большим системным блоком, из которого слышалось урчание вентилятора. Стойкий запах табачного дыма пропитал стены.

– Ты напустила туману вчера, – начала Жизель, – но прежде чем я все тебе объясню, ты должна мне сказать, откуда взяла этот ноутбук.

– Он принадлежит писателю по имени Джош Хейман, который сейчас находится в психиатрической больнице в Бретани. Он был спрятан у него дома.

– Понятно. А что тебя связывает с этим писателем?

– Это долгая история…

– Которую тебе придется мне рассказать. А эта история связана каким-то образом с делом Фредди?

– Мне так кажется. Слишком много совпадений. Хейман, чье настоящее имя Николя Жантиль, написал детективный роман под названием «Четвертая дверь». Я прочла эту книгу, и даже, по-моему, дважды, вот только первого раза я не помню. Короче, писатель использовал наше дело Фредди, чтобы построить интригу своей истории. Но самое интересное, что одному из похищенных детей в своей книге он дал прозвище, которым отец Артура Виллеме называл сына: Кро-Маньон. И это еще не все…