Десятая невеста - Анна Корвин

так тихо, что мне показалось – ушли. Но головы я поднять не смела. И правильно. Бесконечность спустя я наконец услышала: «Встань».

   Гремя цепями, я с трудом выпрямилась во весь рост и обнаружила, что в подземелье мы остались вдвоем. Я по одну сторону решетки, Воруйка – по другую. Несмотря на свои страданья, я не могла не заметить, как он исхудал. Он и так-то не мог похвастаться обширными телесами, а теперь от него и вовсе половинка осталась. Лик бледный, скулы торчат. А закутанный в плащ с пышным мехом, казался совсем былиночкой. Ничего удивительного: если его от яда отпаивали, как меня, с горшка небось не слезал сутками.

   - Зачем ты хотела меня убить? – спросил император, и тихий голос его гулко разнесся под мрачными сводами подземелья.

   Я могла ответить только то же, что уже сто раз повторила ребятам с угольками.

   - Я не хотела, ваше величество! Я же приехала замуж за вас выйти, к чему мне вас травить?

   «Убей я вас, шлема мне точно не заполучить, пусть от этих надежд и остались одни лохмотья». Но этого вслух говорить не стоило.

   - Сами подумайте, я ведь из своего кубка вам выпить дала, это меня отравить хотели.

   - И кому же нужно было травить тебя? - спросил Камичиро.

   - Вот уж не знаю. Может, тем, кто мне подсунул пойло, из-за которого я на весь дворец осрамилась? Тем, кто мне плащ с позорной вышивкой подарил? Или той, которая в меня ножичками хотела швыряться – и убила бы, если б Замо… его вели.. господин Кумо ее не остановил. Она это, больше некому!

   - То есть ты хочешь обвинить принцессу, - нехорошим тоном уточнил Камичиро.

   - Не хочу я никого обвинять! Но и умирать не хочу за то, чего не делала. Ваше величество! – взмолилась я. – Жизнью клянусь, я вас не травила! Как раз перед тем, как вы… ну, поперхнулись, мне О Цзынькина невольница чегой-то в кубок подлила. А пироги мои все ведь ели, и я тоже, и никому плохо не стало, так?..

   - Хорошо, – после долгого молчания сказал император. – Я это расследую.

***

В тот же день быт мой в темнице переменился. Меня освободили от оков. Пришли две невольницы, принесли чистую одежду и теплой воды, помогли вымыться и переодеться. Охапку соломы заменили на хорошую постель. Затем явился императорский лекарь, наложил повязки на запястья и дал мазь от ожогов.

   Ребята с угольками больше не приходили.

   Миновало ещё несколько томительных дней. Ожоги понемногу заживали. Я стала лучше спать и немножко отъелась: вместо водянистого серого хлебова, которое давали до сих пор, мне стали четыре раза в день приносить еду с дворцовой кухни. В иной еде я даже узнавала руку стряпухи, которая кормила нас в невестином дворце. И что примечательно – еда была почти человеческая, никаких там червей и куриных лап. Я отжиралась жареным мясом, тушеными овощами, горячими лепешками с творогом, и даже сладкое временами давали.

   В общем, жизнь налаживалась.

   Камичиро явился через несколько дней – и, как давеча, мановением царственной длани велел всем сбрызнуть, чтобы мы остались наедине.

   - Ты была права, – сказал он. – Действительно, невольница подлила тебе в кубок отраву по приказу принцессы О Цзынь.

   Я просияла было, но он не спешил греметь ключами, отпирая темницу. Что-то было не так.

   - Значит, я могу быть свободна, – несмело уточнила я. – Раз выяснилось, что я не виновата.

   - Ты так думаешь? И как ты себе это представляешь?

   - А чего тут представлять-то, – сказала я. – О Цзынь виновна, ее и наказать.

   - Ну да, – сказал Камичиро. - Принцесса дружественного нам государства приезжает для предположительного заключения брака, а я обвиняю ее в покушении на убийство какой-то никому не известной девицы из дикой северной страны. Которое даже невозможно доказать, потому что (а я могу тебя в этом уверить), даже если невольница признается на допросе в том, что получила приказ от О Цзынь, принцесса ответит, что ее оговорили. И будет твое слово и слово невольницы против слов принцессы. Как думаешь, кому поверят?

   Я промолчала. Понятно кому.

   - То есть мы ложно обвиним принцессу – повторяю, соседней и дружественной нам страны. Как думаешь, что будет потом?

   Я опять ничего не сказала. И без того было ясно: они обидятся, объявят войну или еще что-нибудь в этом роде, а моя жизнь для Камичиро определенно таких хлопот не стоила.

   - Вместе с тем, – продолжал он, – все во дворце и за его пределами знают, что одна из невест пыталась убить императора и ждет наказания в заточении. Ты приехала сюда, чтобы стать императрицей. Скажи мне – представь, что ты правительница, - что я должен предпринять?

   Я сглотнула, похолодев, и посмотрела ему в глаза. Обычно, когда смотришь в глаза людям, в них есть глубина, их выражение меняется, по ним можно понять, о чем думает, что чувствует человек. Но в зеленых глазах Камичиро не отражалось ничего. Они были как зеркало, как озерная вода – ты видишь там свое отражение и ничего, кроме.

   Мне стало жутко.

   Я не собиралась убивать императора. Я это знала, он это знал, люди, проводившие расследование, это знали. Но никто из них, включая правителя Крайсветной, не мог наказать О Цзынь, не мог даже обвинить ее во всеуслышание. Даже если бы О Цзынь удалось меня убить, она вышла бы сухой из воды; что говорить о том, чего не случилось. Ради добрых отношений с соседней страной дело замнут – никто не станет поднимать шум и ссориться с правителем царства Священного Лотоса из-за какой-то никому не ведомой Малинки. Зато всем известно, что Малинка беседовала с императором и дала ему попить ягодной водички, после чего божественный едва не отправился к праотцам. Есть преступление, есть виноватая, и если император меня не накажет, вонь поднимется на весь Чиньянь и за его пределами. Люди станут задавать вопросы: что же это за император за такой бесхребетный, что отпускает убийц на волю. А у Камичиро, насколько я успела узнать, и так с самого восшествия на престол забот полон рот. Вот ему ещё не хватало из-за меня канителиться.

   И