С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина

— Вам осталось только расписаться… — он протянул ей ручку в металлическом футляре.

Гаяна испуганно обвела глазами собравшихся, придвинула стул к столу, взяла ручку.

— Но она не пишет!

— Вы не поняли, — терпеливо сказал гость, взял ручку, нажал на боковую кнопку, сразу вылезло маленькое шильце. — Кровью, пожалуйста.

Все обалдело уставились на гостя. Гаяна облизнула пересохшие губы.

— Вы что — СПИДа боитесь? — прохрипел человечек. — Абсолютно стерильно.

Дед еле успел поймать очки, которые вдруг обрушились прямо ему в руки, Гаяна перекрестилась, а Ольга гаркнула, вытаращив глаза:

— А ну убирайся отсюда, вошь паршивая! Не-ет, я тебя, пожалуй, сейчас прибью… — она схватила скалку.

По всем законам черной и белой магии человечек должен был исчезнуть, раствориться в воздухе, оставив после себя запах серы, но он не растаял, а резво вскочил на свои подрубленные ножки и заковылял к двери.

— Вот и сидите здесь! А другие, между прочим, подписывают. Я бы мог к вам не заходить, это милость моя, благорасположение… Я сейчас пойду в квартиру одиннадцать, однокомнатную, семнадцать метров, а вы сидите с носом и с парашютом.

Скалка ударилась в дверь, он увернулся, подпрыгнул и вывалился на площадку.

— Так это что, черт, что ли? — прошелестела Гаяна. — Он же должен быть совсем не такой.

На деда нашел приступ кашля, Ольга зашлась от смеха.

— Ой, держите меня! Вот ведь дурдом. Ребята, как жить? Черти бродят средь бела дня, а у нас время остановилось, идеи самосознания нет, объединяющей идеи России тоже ни фига. Квартира стоит миллион, кусок мыла сто рублей, а совесть две копейки.

А человечек в стоптанных сапожках уже стоял перед дверью номер одиннадцать и с силой давил на кнопку звонка — оглохли, что ли?

Не оглохла, а в очереди стояла, и теперь Лидия Семеновна идет наверх с сумкой. Такая хорошая оформленная очередь была, и вдруг налетели ветераны-ястребы, инвалиды, афганцы, многодетные, и не досталось… Только хлеб и несет, и так, по мелочам. Все как-то устраиваются, а ее семье, как всегда, не везет. В пятой квартире старуха диабетчица детей подкармливает, ей по талонам в спецмагазинах гречу дают, у Верочки-дворничихи оба мальчика инвалиды детства — хо-ороший паек получает, а в шестнадцатой квартире сын-уголовник матери посылки шлет, говорит, у них там в ларьке все можно купить, и сигарет, и пряников. Вообще они там не бедствуют. А у нее, как назло, все здоровые, все есть хотят, а помощи ждать неоткуда.

— Вы ко мне, человек хороший? Из собеса… со списком? Оч-чень приятно. Проходите…

1994 г.

Свежим ноябрьским вечером в библиотеке Краснопресненского района на улице… (впрочем, название улицы можно опустить) произошел странный, если не сказать курьезный случай. Некто Сергей Петрович Воронец, ранее в читателях не значившийся, попросил дать ему под паспорт Апокалипсис. Посетитель был моложав, элегантен, держался с достоинством, в глазах — ум, в висках — седина.

Библиотекарша Верочка отложила в сторону карточки, которые обновляла своим каллиграфическим почерком, хотела достойно ответить, но смутилась вдруг и пошла звать старшую — Нинель Саввишну, пусть сама разбирается в сложной ситуации. Из-за книжных полок донесся недоумевающий, тревожный шепот, который отнюдь не озадачил посетителя. Он стоял, пристально глядя перед собой, но пристальность его была безотносительной, неконкретной. Воронец не видел ни полок, ни отдельно взятых книжных корешков. Казалось, взор его силился пробиться через некую стену, расположенную не только за пределами библиотеки, но и самой Москвы. Словом, очень, очень далеко.

Нинель Саввишна подошла к столу, нервно одернула кофточку, взбила и без того пышные волосы. Излишняя суетливость движений и легкое беспокойство на худом и, пожалуй, миловидном лице ее никак не относились к посетителю. Сама быстро летящая жизнь поддерживала в ней состояние вечной тревоги.

— Апокалипсис вам нужен для научной работы?

— Почитать… и вообще… для научной.

Голос у посетителя был глухой, хрипловатый, что как-то не вязалось с его добротной внешностью, но главным диссонансом прозвучало слово на жаргоне с шипящим «щ» — «вооще». Нинель Саввишна, однако, не поддалась предубеждению, кто знает, может, у посетителя такая манера шутить.

— Насколько я понимаю, вы у нас не записаны. Эту формальность мы быстро преодолеем, но я вынуждена вас огорчить. Требуемой книги у нас нет.

Посетитель молча и чуть иронично рассматривал Нинель Саввишну, мол, ничего другого я и не ожидал. Она поняла его настроение и слегка обиделась.

— …но мы можем заказать по библиотечному коллектору. Это займет время…

— Долго? — перебил он нетерпеливо.

— Ну, месяц, может, полтора. Если вам нужно быстрее, попытайте счастья в Ленинке или в Исторической библиотеке. Так заказывать?

— Да.

Заполняя карточку, Нинель Саввишна узнала адрес Сергея Петровича, он жил у метро, в кооперативном, весьма престижном доме, — а далее партийный, высшее…

Уходя, он зачем-то спросил, каждый ли вечер она работает, и вопрос этот прозвучал неожиданно интимно, словно он поинтересовался, какие конфеты она любит. За обещанной книгой он пришел значительно раньше, а именно через три дня, но прежде чем продолжится наш рассказ, оборотимся вспять, к тому вечеру, когда Сергей Петрович, заведующий отделом верхнего мужского платья, заглянул в кабину для примерки и обнаружил там забытый покупателем «Огонек».

Журнал был раскрыт на цветной вкладке. Он сунул его под мышку, успев, однако, поймать взглядом глянцевые рожи. Чем-то они его заинтересовали. Он подумал: потом посмотрю, за этой надобностью отнес «Огонек» в подсобку и, конечно, забыл о нем, закружился, завертелся.

И надо же такому случиться, что дома, когда он попивал перед телевизором кофеек с коньяком, жена сунула ему в руки журнал.

— На вот, почитай. Клиентка дала. Всюду мафия, воровство, убийства. Уж-жас, как живем, словно и не люди.

Сергей Петрович посмотрел картинки и про убийства, и про мафию, полистал журнал и опять нос к носу столкнулся с теми же самыми харями, черт знает что рисуют!

Следует описать этих «Всадников Апокалипсиса» (так называлась картина), хотя бы потому, что они приснились Сергею Петровичу в ту же ночь, а потом вообще стали торчать бельмом в глазу, вселяя в душу тоску и желание в чем-то немедленно разобраться, именно немедленно и досконально — но в чем?

На картинке, репродукции с картины какого-то там поляка, три мерзких раскоряченных мужика, кто на манер бурлака, кто в оглобле, волочили что-то: то ли дома, то ли гробы, а может, ящики из-под водки. Сказать «волокли», пожалуй, не совсем правильно, потому что мужики эти очень поспешали и, видно, вполне справлялись со своими обязанностями. Земля под их криволапыми конечностями так и вертелась им навстречу. Первый в беретке, второй в ушанке, третий в лыжной шапке, одутловатые их рожи были лишены не только какого-либо выражения, но вообще смысла. Словно лепили их из грязного пластилина и, не долепив, с досады врезали по каждому кулаком, а может, ногой, перебив нос, выдавив глаз и ощерив костяшки зубов — так и торчат вразнотык гнилыми осколками.