Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

Без назойливой кукушки наши ночи стали намного спокойнее, хотя Урсула захватила с собой небольшие путевые часы. Кукушки у них, к счастью, не имелось, к тому же они не играли мелодий и не отмечали каждый час боем. Даже тикали приглушенно, можно сказать, едва слышно. Выглядели эти часы в ярком деревянном корпусе весьма привлекательно; такая, знаете ли, современная вещица в старинном стиле. По словам Урсулы, увидев их в витрине магазина, она «не смогла против них устоять». Временами я спрашивал себя, где она услышала эту фразу, которая казалась мне несколько зловещей; боюсь, уже тогда в душу мою закрались сомнения относительно правдивости этой истории. Возможно, это звучит странно, однако позднее выяснилось, что нас действительно окружало немало странностей, до времени скрывавшихся под спудом. Полагаю, часы, сопровождавшие нас во время медового месяца, представляли собой очень нежный и сложный механизм, помещенный в достаточно грубый и примитивный футляр. Они мурлыкали, как ласковая кошка; рискну предположить, что впоследствии, разбив их на части, я уничтожил около ста фунтов, ибо стоили они никак не меньше.

Во время нашего медового месяца я обратил внимание на одну любопытную вещь; возможно, я замечал это и раньше, но, несомненно, впервые заговорил об этом именно в медовый месяц. Несмотря на очевидное пристрастие к часам, Урсула не имела ни малейшего представления о времени.

Мы сидели у воды в окрестностях Лоувуда, сгущались сумерки.

– Стало очень темно, – заметила Урсула своим обычным педантичным тоном. – Наверное, будет гроза.

– Сейчас темнеет, потому что уже семь часов вечера, – возразил я. Дело было в апреле.

В ее взгляде вспыхнуло изумление.

– А я думала, сейчас всего около трех часов дня.

Это было абсурдно, потому что к трем часам мы никак не успели бы добраться до озера. Но, сидя и лежа на берегу, мы были так поглощены друг другом, что позабыли обо всем; так или иначе, после секундного раздумья я ограничился тем, что сказал:

– Тебе необходимы наручные часы, дорогая. Я подарю их тебе на день рождения.

Урсула не ответила ни слова, но во взгляде ее мелькнул испуг, смешанный с досадой. До меня моментально дошло, что я совершил оплошность. За время нашего знакомства я уже выяснил, что Урсула ненавидит свой день рождения и ее раздражают даже упоминания о нем; о праздновании, пусть самом скромном, не могло быть и речи. А я, не подумав, ввернул расхожую фразу, которая всегда приходит на ум при мысли о подарке.

– Прости, дорогая, – попытался я тут же исправить положение. – Я подарю тебе наручные часы в другое время.

О, опять это слово – «время».

– Я не хочу наручные часы, – прошептала Урсула еле слышно. – Я не смогу их носить.

Полагаю, она сказала именно это, хотя, возможно, на самом деле она произнесла: «Я не смогу их выносить!» Не разобрав толком, я, однако, счел за благо не уточнять. Всем известно, существуют люди, которые не могут носить часы. Например, к их числу относится мой дядя Эллардайс, старший брат моего отца.

В любом случае пустяк грозил прибрести преувеличенное значение и, более того, выйти из-под контроля. Решив не усугублять собственную бестактность, я, воздержавшись от дальнейших комментариев, растянул губы в улыбке и нежно пожал Урсуле руку.

Руки у нее были удивительно маленькие и мягкие. Это меня неизменно очаровывало и пленяло. Но сейчас ее рука оказалась не просто холодной – она походила на мешочек, набитый тающим льдом.

– Дорогая!

Я не смог удержаться от этого восклицания; боюсь, не смог я удержаться и от того, чтобы выпустить руку Урсулы. Честно говоря, я пребывал в полной растерянности и совершенно не представлял, как следует поступить; чувство было такое, словно произошло нечто из ряда вон выходящее.

Урсула сидела рядом, сжавшись в комочек; потом она посмотрела на меня, и взгляд был исполнен любви, нежности и беззащитности.

Я вскочил на ноги.

– Вставай! – потребовал я тоном старшего брата или же тоном, который казался мне братским. Схватив Урсулу не за руку, но за плечи, я заставил ее подняться; задача нетрудная, учитывая, какой она была хрупкой и миниатюрной, причем во всех смыслах.

– Вставай, вставай. Пора возвращаться. Побежали!

И мы действительно побежали; Урсула не стала ни спорить, ни противиться. Конечно, проделать бегом весь путь нам не удалось, ибо от меблированных комнат, владелицей которых являлась вышедшая на пенсию школьная учительница по имени миссис Эрдейл, нас отделяло около двух миль.

В теории я мог позволить себе снять номер в более шикарном отеле; однако все крупные отели в это время года либо были закрыты, либо недоступны по какой-то иной причине. В конце концов я просто отправился в почтовое отделение и навел справки; там мне сразу сообщили о миссис Эрдейл. Конечно, то был достаточно странный способ снимать жилье на медовый месяц, особенно если учесть, что медовый месяц, по идее, бывает только раз в жизни. Но мы с Урсулой до свадьбы – и в течение некоторого времени после – смотрели на некоторые вещи совершенно одинаково; в частности, предстоящий медовый месяц давал нам повод для шуток, что в те времена было вполне обычным явлением; однако мы с Урсулой позволяли себе лишь нежные шутки, тем самым, возможно, отличаясь от большинства молодоженов. Миссис Эрдейл, кстати, была разведена и упоминала об этом обстоятельстве на удивление часто. Она носила каштановый парик, что было заметно с первого взгляда; впрочем, Урсула, которой эта дама как-то показала свои настоящие волосы, утверждала, что выглядят они очень даже неплохо. Мне не особенно нравилась миссис Эрдейл, но комнаты она содержала в безупречной чистоте, что было важно для Урсулы; что касается еды, она в те времена везде была более или менее одинакова, то есть довольно скудна. А у миссис Эрдейл порой подавали раков, только что пойманных в озере. Не каждый день, разумеется.

Впоследствии мы перебрались в значительно менее комфортабельное жилище, расположенное на берегу озера Уллсватер. То была самая настоящая лачуга, но, к счастью, Урсула ничего не имела против, вероятно потому, что здесь у нее появилась возможность продемонстрировать свою атлетическую подготовку, удивительную при ее миниатюрности. Во время пеших прогулок она всегда шагала впереди меня; плавала она, как те маленькие юркие рыбки, которые, кажется, никогда не шевелят плавниками (если только это вообще рыбки). Когда мы наняли лодку и вышли в плавание под парусом, я был несколько смущен собственной бесполезностью и неуклюжестью. Урсула, напротив, неизменно выглядела ловкой и умелой; одежда ее, при всей своей простоте, всегда безупречно соответствовала роду наших занятий. Что до меня, то я лучше всего выгляжу и чувствую себя в деловом костюме, предназначенном для обычной городской жизни. Я предполагал, что парусные лодки, предоставляемые в аренду, после пяти лет войны вряд ли находятся в хорошем состоянии; несомненно, все эти годы они были заброшены и, по причине отсутствия необходимых материалов, до сих пор оставались без ремонта. В любом случае я никогда не стремился быть спортсменом, и здоровье мое ничуть от этого не страдало. Тем не менее мне нравилось, что моя обожаемая жена проворна и ловка. Я никогда не переживал, что выгляжу бледно на ее фоне, хотя мне известно: бытует мнение, что, исходя из деловых соображений, это может произвести отрицательное впечатление. Впрочем, в ту пору подобные соображения вообще не имели смысла, так как я работал у Розенберга и Ньютона, еще не помышляя о собственном деле.