Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

На момент приезда Урсулы я жил в старом родительском доме, и у меня не было иного выхода, кроме как поселить ее там. К тому времени я уже работал у Розенберга и Ньютона, и молодой Джейкоб Розенберг, зная обо всем, проявил истинную доброту и порядочность. Ни в коей мере не могу сказать этого об остальных; как ни странно, когда я заявил, что собираюсь жениться на Урсуле, это отнюдь не прекратило пересуды, но, напротив, породило новые. Меня осуждали даже за то, что я привез в страну еще одну иностранную нахлебницу. Нацистскую нахлебницу, вне всякого сомнения, уточняли за моей спиной недоброжелатели. И к тому же в нашей стране не принято, чтобы жених и невеста жили до свадьбы вместе и отправлялись к венцу, выйдя из двери одного дома.

Именно в доме моей матери Урсула впервые установила свои часы. Еще в Гарвиче я заметил среди ее новых блестящих чемоданов черную длинную коробку; она выглядела как кожаная, но на самом деле то была превосходная имитация кожи. Внутри находились большие часы с кукушкой, в простом корпусе темного дерева. Кукушка, выполненная из более светлого дерева, издавала пронзительный, резкий крик, который каждый час разносился по всему дому. Четверть часа и полчаса кукушка игнорировала, и я сразу решил про себя, что могло быть и хуже. Мне приходилось много вкалывать в конторе (не выношу людей, которые, получая деньги, даже не пытаются должным образом их отработать); дома тоже хватало работы, так как, прежде чем выставить дом на продажу, его необходимо было привести в порядок; в результате спал я так крепко, что даже выкрики кукушки, находившейся с нами в одной комнате, меня не беспокоили.

Но в самом скором времени выяснилось, что они беспокоят женщину, проживавшую по соседству. Она отказалась «обсуждать вопрос» с Урсулой и настояла на том, чтобы поговорить со мной. То была довольно молодая женщина с белокурыми, до плеч волосами, которые завивались концами наружу, и изумительно стройными ногами. Про себя я, естественно, отметил привлекательность этой особы. Держалась она довольно приветливо, однако сообщила, что кукушка мешает спать ее трем маленьким сыновьям.

– Голос у нее на редкость пронзительный. Совсем не как у кукушки, – повторила она несколько раз.

Я не мог с ней не согласиться и лишь заметил, что голоса часовых кукушек редко бывают похожи на голоса кукушек настоящих; полагаю, подобное наблюдение вполне соответствует истине. Разумеется, я обещал поговорить с Урсулой; мне показалось, в этот момент я заметил скептические искорки, вспыхнувшие в глазах моей собеседницы, однако недоверие ее относилось отнюдь не ко мне.

– Я сделаю все, что смогу, – заверил я; женщина ответила мне милой улыбкой и воздержалась от каких-либо возражений. Несомненно, я был поражен, узнав, что крики чертовой кукушки слышны за пределами дома.

Урсула не пожелала вникать в суть типичной британской ситуации. Напротив, когда я коснулся этой проблемы, упомянув о ней как бы между делом, она моментально насторожилась, что было для нее необычно. Когда я спросил, нельзя ли устроить так, чтобы кукушка хотя бы по ночам не высовывалась из гнезда, Урсула воскликнула:

– Это было бы ужасно!

Бесспорно, ее реакция изумила меня, но, должен признать, я ожидал чего-то в этом духе. Однако оставить все как есть не представлялось мне возможным.

– Полагаю, будет нетрудно найти мастера, который внесет в механизм некоторые поправки, – мягко предложил я, стараясь, однако же, чтобы слова мои прозвучали как можно убедительнее.

– Никто не будет трогать никакие мои часы, кроме того, которого я сама приведу, – ответила Урсула.

Я в точности воспроизвел ее фразу, прозвучавшую слегка неуклюже, хотя к тому времени она уже свободно говорила по-английски, совершенствуясь с изумлявшей меня быстротой.

– А у тебя что, несколько часов, дорогая? – с улыбкой осведомился я. Разумеется, я был уверен, что часы только одни.

Она не ответила на мой вопрос, но вместо этого воскликнула:

– Эта блондинка с длинными ногами! Зачем она лезет в нашу жизнь?

Любопытно, что Урсула отметила именно те свойства нашей соседки, которые произвели на меня как на мужчину наибольшее впечатление. Я быстро убедился в том, что Урсула чрезвычайно проницательна; порой эта ее способность граничила с телепатией.

И все же тогда мне показалось, что Урсула скорее испугана, чем рассержена, а о ревности, которую на ее месте испытала бы любая женщина, вообще речи не идет. Возможно, решил я, жалоба соседки так напугала Урсулу лишь потому, что она иностранка и совершенно не представляет, какими последствиями это чревато. К тому же Урсула, продолжая дуться, вскоре мне улыбнулась, и улыбка эта свидетельствовала, что расстройство ее скорее напускное. Тем не менее сказать, что она сохраняла абсолютное спокойствие, означало погрешить против реальности.

Урсула не предприняла никаких мер, чтобы прекратить ночные крики кукушки. Но вскоре после визита нашей красотки-соседки мы с Урсулой поженились и переехали в другой дом.

Венчание, естественно, происходило в местной католической церкви, и, должен признать, никогда, даже на войне, нервы мои не подвергались такому испытанию, как во время этой церемонии. Молодой пылкий священник проникся ко мне враждебностью, и на протяжении всего ритуала не спускал с меня пылающих глаз, словно хотел испепелить дотла или хотя бы прожечь взглядом до костей. Разумеется, в те времена мне пришлось предоставить письменное заявление в том, что все наши дети будут воспитаны в католической вере (с точки зрения католиков подобные гарантии совершенно необходимы).

К тому же я заметил, что в церкви Урсула изменилась, и изменилась разительно. На католической территории я был чужаком, а она – своей; более того, то была не просто территория. Не сомневаюсь, она хотела бы перетащить меня туда, но никакой реальной возможности для этого у нее не имелось. Еще до свадьбы я очень ее расстроил, заявив, что не намерен постоянно носить обручальное кольцо, как это принято на континенте. Я не видел ни малейших причин следовать этому обычаю.

В большинстве своем свадьбы – это одновременно и обретения, и потери. Вопреки убеждению большинства юных девушек, свадьба не является таким уж значительным жизненным событием. В лучшем случае она ничего не изменяет. Крайне редко свадьба совершается обдуманно, по трезвом размышлении.

Но, должен признаться откровенно, мы с Урсулой были счастливы, невероятно счастливы. Было бы крайне неразумно ожидать, что подобное счастье продлится долго; теперь я понимаю, что уже давно отказался от подобных ожиданий. Состояние, в котором мы пребывали, не имело отношения к миру взрослых, где счастье – не более чем теория. Мы с Урсулой были подобны двум счастливым детям. Чего еще мы могли ожидать от жизни? Все прочие виды счастья – это всего лишь смирение, зачастую неотделимое от поражения.

В то время провести медовый месяц за границей было невозможно, и мы с Урсулой отправились на озера – сначала Уиндермир, потом Алсуотер. Места эти казались нам более подходящими для медового месяца, чем Борнмут и даже воспетый Киплингом Саут-Даунс, ныне сплошь покрытый полями. Выяснилось, что по части плаванья, хождения под парусом и даже пешеходных прогулок Урсула оставляет меня далеко позади. После того как мы поженились, наши отношения лишились налета романтизма, хотя нас соединяла самая нежная привязанность, подобная той, что соединяет любящих брата и сестру; впрочем, я понимаю, что подобное сравнение может быть воспринято неодобрительно. Но я всегда хотел, чтобы у меня была сестра, и в настоящий момент ощущаю это желание с особой силой.