Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова

правда, прокурором — однако ровно десять дней. Зато по возвращении в Ставрополь из Москвы с университетским дипломом Михаил понял, что главным в его жизни будет карьера. Следует начать с должностей в обкоме комсомола? О, самое то! Трудиться буду ярко и ответственно.

Словом, хороший, современный, деятельный парень.

Но не орел!

Знаменитая птица славна тем, что долго летает, кружит над живым раздольем, острым зрением высматривает себе конкретную цель (мышь, например, или суслика), падает на нее и уже не выпускает из цепких когтей. Цель — это то, что упускать нельзя!

Возможно, это хорошо понимал непредсказуемый с виду, но целенаправленно шедший к неограниченной власти Ельцин.

Горбачёв же, на мой взгляд, из всех упомянутых орлиных действий выбрал лишь одно — летать, наслаждаясь самим полетом.

Его полеты «во сне и наяву» стоили стране самой страны, которая на солидное количество лет начиная с 1991-го осталась всего лишь крупным огрызком великой державы и, как чудилось, людским поселением вовсе без будущего. Перестройка без самого простого и внятного плана действий привела к развалу советской системы, и только чудо и новые исторические личности позволили сохранить и развить в дальнейшем остатки этой стройной, далеко не дураками созданной, социально ориентированной системы управления. Мы обрели гласность, основанную на криках и (часто) на исторических сплетнях. Не помышлявший о разгроме всего и вся народ был безнаказанно унижен и, вдохнув ядовитой свободы, обнищал на глазах.

А тогда, в самом начале, и Горбачёву, и иным из нас, свидетелей, всё представлялось вполне лучезарным.

«Так дальше жить нельзя. А как дальше жить?» Сейчас мы познакомимся с тем, как излагает исторические события в своей книге «Жизнь Горбачёва» писатель Николай Андреев (кстати, наш коллега, бывший спецкор отдела рабочей молодежи, а затем отдела науки «Комсомольской правды»).

«Всех неистово интересовал вопрос: имелся ли у М. С. заранее продуманный план радикальных перемен или его политика была импровизацией, и он действовал по известному рецепту Наполеона — ввязаться в драку, а ход событий подскажет, как развивать наступление дальше? Уже после того как М. С. отошел от руководства страной, Арбатов задаст ему этот вопрос. М. С. ответил: „Над несколькими важнейшими проблемами я думал давно и имел общий план, а во многом действительно ход событий подсказывал, что делать дальше“.

Но Александр Николаевич Яковлев вот что говорит: „Есть документальное свидетельство — моя записка Горбачёву, написанная в декабре 1985 года, т. е. в самом начале перестройки. В ней всё расписано: альтернативные выборы, гласность, независимое судопроизводство, права человека, плюрализм форм собственности, интеграция со странами Запада“.

Отдал М. С. Он прочитал. Сказал: „Рано“.

Воротников свидетельствует: „К моменту избрания Горбачёва генсеком у него не было ясной и четкой концепции необходимых перемен. Он был в поиске и принимал немало спонтанных решений“.

И это была правда».

Добавлю, что простая публика разобралась с личностью и планами Горбачёва гораздо быстрее, чем тогдашние интеллектуалы.

…Но вот в чьей работе воцарение Горбачёва в главном властном кабинете СССР сыграло вдохновляющую роль — так это в деятельности журналистов. Еще не запорхало в эфире слово «перестройка», еще и малым облачком не родился ураган вседозволенности, но ветерок элементарной дозволенности уже зашуршал в рукописях газетчиков, он смел со столов теле- и радиостудий разрешенные к эфиру стенограммы и включил прямой эфир. Этот слабый ветер заставил поежиться цензуру. Мы распрямили плечи.

Он не приказывал, он утверждал

— Таня, тебя главный вызывает. Срочно!

Без лишних приветствий и предисловий. Умели наши секретарши строгость изобразить. Что читатель им звонит, что свой попался — принцип один: со мной не забалуешь.

Дорогой наш длиннющий коридор… Иду в хорошем темпе, но с достоинством. Зачем я понадобилась главному, да еще немедленно?

— Добрый день, Геннадий Николаевич.

— Здравствуй. Садись. Вот читай. — Он протянул читательское письмо.

«Здравствуйте, уважаемая редакция! Пишут вам студенты ХАИ — Харьковского авиационного института. Поводом к письму послужило событие, которое взволновало наш факультет, да и весь институт в целом. Речь идет об исключении из комсомола и отчислении из института шестнадцати наших товарищей, т. е. почти целой группы…»

Читать письмо было трудно. Ощущение — будто окунулась в мрачные тридцатые годы. Абсурд!

А суть такова. У студентов Харькова, города вузов, высокой тогда и мощной науки, была многолетняя традиция отмечать окончание 1000-го дня учебы. Каждый курс готовился к своему загородному капустнику тщательно: втайне писали сценарий, готовили забавную атрибутику, настраивали гитары. Это был своего рода день инициации, признанного этапа взросления.

За несколько лет до описываемых событий традиция «1001-й ночи» была официально запрещена приказом ректората ХАИ, т. к. сопровождалась, бывало, злоупотреблением спиртных напитков. Однако наиболее смелые группы стремились нарушить этот запрет. Хотелось праздника — яркого, традиционного, по-настоящему студенческого.

Проигнорировали приказ и наши друзья, за что жестоко поплатились.

Ситуация усугубилась тем, что по пути на автобусную станцию группа была задержана милиционером. К нему тут же присоединились два бывших пограничника навеселе: это был их день — 28 мая. А студенты несли непонятный свернутый самодельный флаг! Велено было его развернуть. Что это? Кружок со стрелкой вовне и кружок с плюсом? Антисоветчина?! Блюстителям, естественно, было невдомек, что на флаге изображены широко известные гендерные знаки, которые соответствуют знакам астрономическим: знак мужчины и планеты Марс, знак женщины и планеты Венеры.

Студентов повели в отделение, откуда, впрочем, быстро отпустили. Правда, флаг отобрали. На празднике за городом ребята не пили вовсе, о чем договорились заранее. Однако назавтра они не явились на занятия, что, конечно, было нехорошо и заслуживало даже лишения стипендии. Но их мгновенно исключили из комсомола и, главное, из института. Шестнадцать будущих инженеров-самолетостроителей, 16 уже хорошо образованных специалистов авиастроительных предприятий и НИИ…

— Таня, тебе всё понятно? Выехать надо не позже чем завтра.

— Да, но я только сегодня билет в Ленинград купила. В вашем любимом городе через неделю конференция по нашей теме.

— Успеешь. В Харькове всё проверишь. Встретишься со всеми, с кем только можно. В том числе и в обкоме партии. Главное — добиться, чтобы восстановили всех ребят в комсомоле. За их возвращение в институт тоже будем бороться. Смелее. У тебя есть все полномочия. Всё время помни: ты не только специально направленный корреспондент «Комсомольской правды», но и заведующая студенческим отделом газеты — то есть официальный представитель ЦК ВЛКСМ. Материал напишешь частично в гостинице, частично в поезде на обратном пути. Утром бросишь текст на машинку, вычитаешь, назначишь дежурного по своему материалу и успеешь на поезд в Ленинград. Всё поняла? Я тебя поддержу. Будет звонок в Харьков.

Селезнёв ободряюще улыбнулся.

Он не приказывал.