Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова

Он утверждал. Привычным партийно-комсомольским «ты» уверял меня, что нисколько не сомневается в моей компетентности, упорстве и желании немедленно помочь студентам, попавшим под каток тупоумия. И по тону главного можно было понять: он настроен только на победу. На безоговорочную победу над дураками.

Всё в командировке произошло именно так, как и предполагал Геннадий Николаевич. Он воочию предвидел финал харьковской драмы после нашего вмешательства! И действительно, после выступления газеты было утверждено и подтверждено в письме в редакцию восстановление ребят в вузе и комсомоле.

Труднее всего в Харькове мне дался разговор с секретарем обкома Компартии Украины. Надо сказать, что до апреля 1985 года, до первых шагов новой политики Горбачёва, нам как представителям комсомольской прессы не разрешалось спорить с партийными работниками и вступать с ними в прямую конфронтацию, тем более писать об этом. Но если бы не поддержка Селезнёва, которую я ощущала, как если бы он невидимо присутствовал в том властном кабинете, можно было бы морально сломаться под почти непреодолимым давлением хозяина кабинета — в высшей степени уверенного в себе и очень разозлившегося человека, не на шутку оскорбленного моей командировкой в Харьков.

Глава 26

Шизофрения красных кнопок

Первая грозная информация для жителей планеты пришла в то утро из космоса. Американский спутник зафиксировал заметное повышение радиационного фона в атмосфере Земли по направлению от Советской Прибалтики к Шведскому королевству. Была затронута радиацией и сама Швеция, что шведы уже выяснили по приборам. Сначала иностранцы грешили на относительно новую Игналинскую АЭС в Литовской ССР. Однако вскоре появились достаточно четкие фотоснимки с космических высот, специалисты вгляделись в них и не поверили своим глазам. Утечка радиации? Как бы не так. Изменилась вся картинка по сравнению с предыдущими. Один из реакторов Чернобыльской атомной электростанции, расположенной в 130 км к северу от Киева на территории УССР, зиял исполинской лиловой дырой. Она глядела чуть вбок и в небо. Серо-лиловым дымилось всегда закрытое, тщательно охраняемое нутро развороченного реактора.

Жители обреченного города Припять проснулись в 1.23 ночи 26.04.1986 от взрыва и через мгновения увидели пожар на АЭС. Киевляне и минчане, гомельчане и брянцы, жители других регионов, на которые обрушился реальный, хотя и в невидимых частицах, град радиации, ничего толком не знали несколько дней, как и никто из советских людей. СМИ СССР мямлили нечто невразумительное…

Партийные кураторы наших источников информации думали очень долго. Шесть суток. Хотя узнали всё и сразу от наших ученых-атомщиков.

«О катастрофе в Чернобыле долго молчали, — пишет Николай Долгополов в своей замечательной автобиографической книге 2020 года „От Франсуазы Саган до Абеля“. — Затем начали врать. Потом писали как о мелком эпизоде, бестолково надеясь, что всё как-то само собой рассосется…У всех ликвидаторов, с кем общаюсь, первое воспоминание — о заезде в зону, о брошенных домах Припяти, о страх наводящих стрелках дозиметров. А у меня в глазах сразу несгибаемый Александр Николаевич Яковлев — тогдашний всесильный секретарь ЦК КПСС, идеолог перестройки, борец за справедливость, милостиво решивший запустить нас восьмерых, действительно неплохих без лишней скромности журналистов, в 30-километровую закрытую зону».

Николай был вызван 2 мая 1986 года на встречу в 5-й подъезд ЦК КПСС телеграммой. Как ни спешил с дачи, всё же опоздал на 20 минут.

«На входе мне объяснили: вас ждет товарищ Яковлев.

В приемной меня в своей обычной хамской манере постращал всем газетчикам известный и всеми ими нелюбимый заместитель начальника идеологического отдела тов. Севрук. Для меня — олицетворение всего закоснелого, отжившего, затянувшего партию в трясину и заведшего страну в тупик, — пишет Долгополов. — Яковлев подготовил решение Политбюро ЦК, которое и зачитал 2 мая всем избранным для поездки в Чернобыль журналистам — со всеми их фамилиями, о чем, разумеется, никто заранее обладателей этих фамилий не предупредил и согласия на поездку не спросил». Именно Яковлев по-отечески напутствовал их, излучая доброту.

«И лишь однажды, — замечает автор книги, — засверкали гневом глаза, вздыбились мохнатые брови, налился исконной крестьянской силой глуховатый голос». Это когда Долгополов спросил его: «Александр Николаевич, а что в Чернобыле самое страшное?»

«И он, наверняка в отличие от нас, несмышленышей, всё знавший, пошел резать правду-матку. Конечно, проклятые мародеры, выносящие из временно оставленных в Припяти домов блюдца, ложки, а иногда, о ужас, и стулья с холодильниками. Чем же хлебать борщ, когда через недельку-другую вернутся из короткой эвакуации хозяева? Бичевал мародеров секретарь ЦК толково, с присущим ему красноречием».

Истинно страшное и непонятное началось для восьмерых спецкоров еще на московском Киевском вокзале. Спросили у кассирши, есть ли билеты в СВ. Та покрутила пальцем у виска: «На Киев? СВ? Навалом. Все нормальные сдают, а вас-то куда несет?»

На подъезде к Киеву соседи по вагону — члены венгерской правительственной делегации, которая возвращалась удобным, прямо до Будапешта, поездом домой из Москвы, вдруг задраили все окна и замотали себе головы полотенцами.

За завтраком в киевской гостинице ЦК Компартии Украины спецкоровский десант совершенно неожиданно обслуживался кем-то из начальства ресторана: «Я своих официанток отпустил: отпросились, кто аборт делать, кто детей вывозить».

Что за намеки на то, что якобы всё знают, что за недоговоренности и этот заговорщицкий тон?

«Завеса незнания была плотной», — пишет Долгополов.

В городе Припять медсестры в соответствии с правилами радиационной безопасности в первые дни после аварии еще продолжали раздавать людям йодистые таблетки — это чтобы нейтральный йод не дал йоду радиоактивному, первопроходцу радиационного поражения, проникнуть в клетки человеческого организма.

Началась работа. «Недоумевающие охранники сначала москалей как следует материли: „Куда… в зону прете?“ — а потом сочувственно пропускали. Ведь на въезде исправно лежали листочки с нашими восемью фамилиями». По меньшей мере четверо из восьмерки первых: Николай Долгополов (весной 1986-го действующий редактор, член редколлегии «КП»), Андрей Иллеш («Известия»), Владимир Губарев («Правда»), Лев Черненко (ТАСС) имели отношение к «Комсомольской правде»: Николай там тогда работал, а трое других были выходцами из нашей газеты.

«Привезли днем на границу 30-километровой зоны, и предстала взору картинка, словно Яковлевым намалеванная… Голые по пояс солдаты, в одних галифе и в сапогах играли в футбол под жарким беспощадным солнцем. Сколько же рентген они тогда, несчастные, нахватали? — Это снова Н. Долгополов, его книга 2020 года. — Надо ли говорить, что уже на следующий день отвратительно бодренький репортаж об этих и других безрассудных подвигах был опубликован многомиллионным тиражом. Сочинил, как бы и добровольно, песнь силе духа, смелости, естественно, заклеймив по ходу и подлецов-мародеров. Выжечь бы, выстричь эту чудовищную ересь из моей журналистской биографии… Утешает ли, что