Да здравствует фикус! Дочь священника - Джордж Оруэлл
Шрифт:
Интервал:
– Опять? По случаю чего?
– Ну, я не знаю. Повод всегда найдется. Вот восьмого будет Рождение Пречистой Девы – по-моему, повод замечательный. Мы бы шикарно все обставили. Я раздобыл отличный чувствительный псалом, как раз чтобы хором вопить, а из Святого Уэдекинда можно бы на день взять роскошную хоругвь с Девой Марией на синем фоне. Одно слово согласия – я сразу начинаю спевку.
– Ты же прекрасно знаешь, он откажет, – спокойно возразила Дороти, примеривая к камзолу большие пуговицы. – Отец не слишком одобряет шествия. Лучше не спрашивать его и не сердить.
– Вот еще, черт возьми! – непримиримо вскричал Виктор. – Да мы уже который месяц без шествий! Ни у кого на службах нет такой мертвечины, как у нас. Скучища смертная, будто в молельне у баптистов!
Ровная строгость проводимых Ректором обрядов бесила Виктора. Идеалом ему виделось то, что он называл «подлинно католическим богослужением», имея в виду густые клубы ладана, щедрую позолоту на изображениях святых и облачения еще пышней, чем в римских храмах. Как органист, он постоянно настаивал на умножении всякого рода торжественных процессий с обильной сладкозвучной музыкой, тонкой вокальной разработкой и пр. – короче, они с Ректором тянули в разные стороны. И Дороти здесь примыкала к отцовским взглядам. Привитому с младенчества вкусу к прохладной via media[40] англиканства да и самой ее натуре претили действия чересчур «внешние».
– Чертовски было бы эффектно, – мечтал Виктор, – чертовски здорово! Пройтись по боковому нефу, выйти из западных дверей, вернуться через южные, сзади хор со свечами, впереди скауты с хоругвью. Эх, шик!
Слабым, но мелодичным тенорком он пропел несколько начальных тактов: «Славься, День Торжества, день истинно благословенный, святой вовеки…» Затем добавил:
– А парочка мальчишек махала бы чеканными кадильницами, куря ладан. Ну, представляешь?
– Да. Только отец не переносит такие выкрутасы. Особенно в связи с Девой Марией. «Римская лихорадка», говорит он, доводит до того, что люди крестятся и встают на колени в моменты совершенно неположенные, и вообще Бог знает до чего. Ты помнишь ведь, что было в прошлый Рождественский пост?
Тем злополучным днем Виктор без спроса, самовольно объявил перед общим пением псалом 642 с рефреном «Аллилуйя, Мария! Аллилуйя, Мария! Аллилуйя, Мария милосердная!». Вылазку пошлого папизма Ректор перетерпел с достоинством: молча дослушал первую строфу, чрезвычайно аккуратно закрыл томик псалмов и устремил на паству взор столь каменный, что многие из юных певчих, поперхнувшись, едва сумели дотянуть мелодию. Позднее Ректор рассказывал, что среди деревенщины, горланившей «лилуйя! лилуйя!», он чувствовал себя в чаду «Пса и бутылки», где пьяный сброд требует пойла.
– К черту! – в привычном мрачном недовольстве бросил Виктор. – Твой отец вечно против, если я пробую внести в службы хоть каплю жизни. У него ничего нельзя: ни благовоний, ни настоящей музыки, ни подобающих церковных одеяний – ничего! А итог? Даже в Христово Воскресенье к нам почти не идут. Смотришь воскресным утром – никого, кроме мальчишек-скаутов, девчонок-скаутов да кучки затрапезных старушенций.
– Знаю, это ужасно, – кивнула Дороти, любуясь первой пришитой пуговицей. – Кажется, что ни делай, бесполезно, просто совсем не удается приобщить людей к Церкви. Но все-таки, – добавила она, – венчаться и хоронить они приходят. И пожалуй, в этом году не меньше, чем год назад. На Пасху собралось человек двести.
– Двести! Должно две тысячи! Весь город! А в действительности три четверти горожан всю жизнь и близко к церкви не подходят. Вера больше не властвует. Но почему? Я спрашиваю – почему?
– По-видимому, из-за «науки», «свободной мысли» и всего такого, – процитировала отца Дороти.
Замечание изменило курс обличительной тирады Виктора: он уже собирался повторить, что паства Святого Афельстайна тает вследствие страшного занудства богослужений, однако от ненавистных слов «наука-мысль-свобода» речь съехала в наезженную колею.
– Вот именно, так называемая их «свобода мысли»! – воскликнул он и снова начал неистово метаться по теплице. – Все от них, свинских атеистов из шайки Рассела и Хаксли[41]. Еще бы Церкви не обессилеть, если вместо того, чтобы громить до основания этих грязных, лживых болванов, мы просто засели в своих норах и позволяем безбожникам всюду сеять их скотские мыслишки. А всё наши епископы!
Как истинный англокатолик, Виктор был преисполнен гнева и презрения к английским епископам.
– Епископы наши – прохвосты, модернисты и карьеристы! Вот так, – резюмировал он слегка успокоившимся, повеселевшим голосом. – Письмо мое, опубликованное на прошлой неделе в «Гласе Господнем», видела?
– Нет, к сожалению, – сказала Дороти, стараясь точно поместить вторую пуговицу. – О чем оно?
– О наших епископах-новаторах и прочей нечисти. Старика Барнса я там здорово поддел!
Практически недели не проходило без письма Виктора в редакцию «Гласа Господня». В пекле каждого боя, в гуще каждой атаки на модернистов и атеистов он дважды доблестно сражался с доктором Мэйджором, не раз испепелял убийственной иронией декана Инге и епископа Бирмингемского, не робел налетать на самого верховного злодея Рассела (трусливый Рассел, разумеется, не принял вызов). Но Дороти, по правде говоря, нечасто знакомилась с его памфлетами, ибо один вид заголовка «Гласа Господня» возмущал Ректора. Из всех газет в его дом доставлялся лишь «Исторический церковный вестник», благородный, несколько старомодный еженедельник с мизерным тиражом для истинных ценителей высокого.
– Скотина Рассел! – процедил Виктор, сощурившись и глубоко засунув руки в карманы. – Ох, как у меня от него кровь закипает!
– Это не тот Рассел, который такой ужасно умный математик? – спросила Дороти. – Не он?
– Ну, в своих алгебрах-формулах он, может, и соображает, – нехотя подтвердил Виктор. – Да что с того? Если кому-то там охота вечно возиться с цифрами, это еще не означает… И вообще – не важно! Давай-ка снова о том, с чего я начал. Так почему ж у нас не получается зазвать прихожан в церковь? А потому что службы наши без чувства и без веры, вот почему. Люди хотят таких богослужений, которые действительно богослужения, они хотят по-настоящему, по-католически прекрасного служения Богу! А что мы им даем? Вместо пищи духовной пичкаем их протухшей скукотищей, хотя всем ясно – протестантщина тупа и холодна, как старый ржавый гвоздь.
– Неправда! – возмутилась Дороти, прикручивая третью пуговицу. – Мы никакие не протестанты, ты отлично знаешь. Папа всегда говорит, что в англиканстве принцип католический, и он уже не знаю сколько проповедей читал о святости апостольского предания[42]. Из-за этого самого к нему не ходят лорд Покторн и другие вроде него. Только с англокатоликами папа тоже не хочет: он говорит, у них ритуальность чрезмерна и самодовлеет. И я так думаю.
– Я же не утверждаю, что отец твой
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!