Останься со мной - Маргарита Дюжева

хотят поставить здоровенный укол. Еще и Макса задвигает за себя. Это выходит у нее неосознанно, на автомате. Она просто его защищает от меня. И это так…Так…Капец в общем.

— Привет, — голос, как не мой.

— Здравствуй, Барханов, — Еж выставляет вперед свои иголки. В ее интонациях полно протеста, а еще страх, который ей не удается скрыть.

Я пока не могу пригладить эти иголки, нужно время и подходящие слова, а у меня их нет. Кажется, я вообще растерял весь словарный запас. В голове белый шум.

Максим, неуверенно обнимает мать за ногу, а наблюдает за мной. Внимательно, немного хмуря светлые брови. У него глаза голубые, а мимика похожа на Леркину и одновременно на Кирюхину.

Я чуть не называю его про себя Мелким, но отвешиваю мысленный подзатыльник. Это Макс, мой Макс, а не тень Кирилла. Кирилла больше в наших жизнях нет и не надо.

Присаживаюсь рядом с сыном на корточки и кое-как улыбаюсь:

— Ну, что, давай знакомиться?

Он как-то по-взрослому поднимает брови, чуть подается назад и уверенно произносит:

— Нет, — отворачивается, плотнее обнимая мамкину ляжку.

Ну вот и зашибись, Барханов. Сын не хочет тебя знать. Довыпендривался.

— Не принимай на свой счет, — внезапно произносит Вознесенская, — он просто не очень любит новых мужчин в своем окружении.

— Новых мужчин? — поднимаю на нее ревнивый взгляд.

— Вообще мужчин, — нервно дергает плечами, — у нас бабье царство. Он привык, что вокруг него вечно прыгает мамка и бабушка. Мужскому воспитанию неоткуда взяться.

— Со Стефом он общался.

— Стеф особенный, — роняет она.

Зашибись, блин…

— Он читает людей, — добавляет, видя, как перекосило мою морду.

Тем временем Макс снова оборачивается ко мне и хмурится. Это выглядит так забавно, что несмотря на всю трешовость ситуации, я чувствую, как по губам расползается улыбка.

Обалдеть. Сын у меня.

Я рассматриваю его, как маленькое чудо, а он меня — как большой кусок дерьма. Смотрит исподлобья и явно в чем-то подозревает.

— Знаешь, что у меня есть? — склоняюсь чуть ближе к нему. Хочется потрогать, но держусь. Артур говорил не гнать коней, не давить, и я следую его совету, держу руки при себе, — игрушки.

Немного интереса в голубых глазах.

— Хочешь посмотреть?

Вроде подается ко мне, но потом снова идет на попятный и цепляется за мать.

— Нет.

Лера аккуратно отлепляет от себя маленькую пиявку и тоже спускается к нам.

— Максюш, пойдем посмотрим? — ласково улыбается, — там, знаешь как интересно?!

Когда она говорит с ним у нее другой голос и другое выражение глаз. Я невольно подвисаю от того тепла, которое расходится волнами от этой женщины. Она сейчас не Ежик, и не наглая Валерия Вознесенская, способная своими выходками разорвать мозг. Она — мама. Нежная, полная любви и заботы.

У меня щемит за грудиной.

— Сходим, посмотрим, да?

Сын, наконец, отвлекается от созерцания моей распрекрасной физиономии и переводит взгляд на мать

— Много игрушек?

Я не сразу понимаю, что он говорит. Больше похоже на «много иглусек». Немного торможу и повисаю, а у Лерки таких проблем нет. Она понимает его с полуслова.

Ревную. И что странно – не ее.

— Много.

— Их дядя купил?

Вспышка возмущения бьет в висок. Я почти срываюсь, чтобы поправить его, но Вознесенская предупреждающе поднимает палец, останавливая мои слова.

«Не гони» – снова в голове пульсирует наставление Артура. Затыкаюсь, проглатываю свое недовольство. У нас впереди достаточно времени чтобы разобраться, кто кому дядя, а кому отец.

— Идем, — Лера выпрямляется и протягивает ему руку. Макс берет ее за ладонь, но сделав пару шагов в сторону крыльца, вытягивает у нее свою руку.

Лера снова пытается его подхватить, но он отодвигается.

— Я сам, — и шагает вперед.

— Какой упрямый, — кажется, я им восхищаюсь.

— Гены пальцем не раздавишь, — камень в мой огород, но я почему-то улыбаюсь. Как идиот.

Да! Мои гены! Мои, блин!

Еще десяток шагов, и мы слышим грохот. Лязг металла, а потом топот, словно стадо слонов вырвалось на волю.

Твою мать, кабан ты раскормленный, опять сорвал замок на вольере!

— Сэм, — коротко предупреждаю выступаю вперед, чтобы перехватить пса, а Лерка подхватывает сына на руки.

Теленок вываливается из-за угла и несется к нам. Брыли радостно развиваются на ветру, слюни летят в стороны, хвост лупит по бокам. Он рад, что вырвался на свободу. Жалко его разочаровывать, но…

— Стоять, дружище, — перехватываю за ошейник, не позволяя приблизиться к Лере и сыну. — все, погулял. Пора обратно.

Пес вроде протестует, но в открытую не сопротивляется и позволяет утянуть себя обратно.

— Собачка, — смеется Макс нам в спину.

Я оборачиваюсь и ловлю в его взгляде что-то новое. Он смотрит на Сэма с диким восторгом, и даже мне перепадает немного хорошего. Конечно, такого восторга как лохматый кабан, я не удостаиваюсь, а вот вежливой улыбки — вполне.

Я помню. Не гнать. Но…

— Хочешь, я подарю тебе собаку?

— Демид…,

Я жестом ее останавливаю и обращаюсь к Максу:

— Конечно, не такую большую как Сэм. Щенка. Хочешь?

Он улыбается еще шире:

— Хочу.

Одно очко в мою копилку.

— Договорились.

— Демид! — Вознесенская не выдерживает, — мне дома собаки не нужны.

— А он тут будет, да Макс? И ты будешь приезжать и играть с ним?

— Буду, — тут же соглашается пацан.

Лера закатывает глаза:

— Это нечестно.

— Не мешай, — усмехаюсь, — дай побыть в роли деда мороза, который исполняет желания.

— Рано для Нового года, — ворчит она.

— Нормально.

Если у нас начинается новая жизнь, то почему бы в ней не организовать внеплановый Новый Год.

— Идите в дом. Я сейчас запру его и вернусь.

Тащу Сэма обратно к вольеру и улыбаюсь, как конченый кретин.

Еще ничего не исправлено, и впереди работы выше крыши, но я все равно улыбаюсь и нащупывать под ногами какое-то подобие твердого дна. В душе не то, что бабочки, а крылатые носороги мечутся из стороны в сторону, врезаясь то в пупок, то под ребра. Почти больно, но приятно.

Пока запираю Сэма, набираю телефон кинолога, который с ним занимается. Описываю проблему и прошу подобрать нормального щенка. Кажется, у меня появился дополнительный генератор хорошего настроения. И если Макс хочет собаку