Фазовый переход. Том 1. Дебют - Василий Звягинцев

Но оружие мы с собой все-таки взяли, скорее по укоренившейся привычке, чем по действительной необходимости. Потому как оружие, хоть холодное, хоть огнестрельное, непременный признак статуса свободного человека. Ну и, само собой, при прочих равных условиях, какими бы они ни были, дает дополнительный шанс, пусть даже только в моральном плане. Как в знаменитом афоризме Аль-Капоне про доброе слово и пистолет.

Вот пистолеты мы с собой и прихватили. Я – старый добрый «ТТ», модернизированный в соответствии с моими личными вкусами в области эргономики и дизайна и избавленный от врожденных конструктивных недостатков. Ну и бывшие «маузеровские» патроны были переделаны в сторону усиления как останавливающего действия, так и бронебойности. Как раз на случай, если придется стрелять по людям в бронежилетах и не-людям тоже.

Сашка ограничился «Береттой», бывшей «девяносто второй», но тоже претерпевшей некоторые изменения и дополнения в конструкцию с помощью имевшейся у него моделирующей приставки к обычному дубликатору. Ее он заказал, еще когда работал в оружейной мастерской Замка, и она позволяла перед тем, как скопировать изделие, все, что нужно в нем подправить. Например, заменить материал ствола, пружин, рамки, усовершенствовать принцип автоматики и тому подобное. На эту мысль Шульгина подтолкнул, в частности, и прокол, что мы допустили, снабжая дублированным оружием югоросскую армию.

Тогда англичане сумели заметить, что попавшие к ним в руки пулеметы «РПК» абсолютно идентичны, вплоть до забоин и раковин в недоступных эксплуатационным повреждениям местах. Тогда у британских экспертов не хватило воображения для завершающего «гипотезу исследования» вывода, но, чтобы подобные промахи не повторялись, теперь дубликаторы можно было настраивать на внесение в продукцию изменений. С регулируемым шагом процесса – в каждом втором, сотом или тысячном изделии что-то будет другое, от номера до марки стали ствольной коробки.

Это «изобретение» имело и побочный эффект, к слову сказать. С его помощью можно было дублировать бумажные деньги по потребности, не беспокоясь о главной беде плохих фальшивомонетчиков – одинаковых номерах и сериях. Что открывало неограниченные возможности и в чисто финансовой и политических сферах.

Пистолеты разместили «в гражданском варианте» – в наплечных открытых кобурах, по несколько запасных магазинов в патронташах на поясном ремне, сверху, для маскировки – легкие пиджаки из немнущегося и почти невесомого «тропикаля».

Привыкли мы с Сашкой со старых еще времен в нормальных обстоятельствах появляться в людных местах именно в костюмах, иногда и при галстуках. Такой вид всегда внушает окружающим подсознательное уважение, особенно если костюм хорошо сшит и цвет подобран правильно. Кроме того – карманов в пиджаке достаточно и в них много чего можно разместить, не привлекая излишнего внимания, в отличие от всяких жилетов-разгрузок и «тактических» штанов, где те же карманы, рассеянные в беспорядке от щиколоток до плеч, первым делом фиксируют на себе взгляд. Волей-неволей заставляют что противника, что союзника думать – а что же там спрятано и зачем. Иногда подобные мысли полезны: отвлекая от более продуктивных. А моментами и вредны – могут спровоцировать на необдуманные превентивные действия.

Классический костюм в этом смысле выигрышнее, он заставляет смотрящего на тебя человека мыслить стереотипами и штампами вроде того – где он сшит или за сколько куплен, что невредно бы и себе приобрести нечто подобное, или даже – «чего ради эти придурки вырядились именно так, когда все нормальные люди носят шорты и гавайки?».

Столь пространные лирические отступления я себе позволяю тоже из соображений рациональных – перечитывая такого рода мемуарные записи очень легко восстановить не только атмосферу времени и конкретного момента, но и сохранить для потомков и последователей кое-какие драгоценные практические истины, хоть и простые, но для многих неожиданные именно тем, что далеко не все затрудняют себя самыми обычными рефлексиями.

Кстати, именно поэтому увлекательно и полезно бывает читать писателей прошлого из так называемого «второго ряда». Если признанные гении поглощены исключительно мировоззренческими проблемами высших порядков, то такие «жизнеописатели», как Гиляровский, Зайцев, Боборыкин или Крестовский, рассыпают по своим текстам множество подробностей (вроде цены на папиросы или пирожки с визигой в Москве в тысяча восемьсот восемьдесят первом году) навсегда ушедших дней, «истинно великим» попросту неинтересных, а нам сегодня весьма полезных как в эмоциональном, так и познавательном плане.

Робот-оператор в синем рабочем кителе советского образца, но с погонами старшего лейтенанта-инженера Российского Императорского флота (на нагрудном трафарете обозначено имя – Фарадей) провел нас в надежно спрятанный в недрах корабля отсек. Корабельная установка СПВ была, по капризу Воронцова, оформлена в дизайне пятидесятых, а то и конца сороковых годов. Производила, нужно отметить, ностальгическое впечатление обилием крупных рифленых верньеров цвета слоновой кости, блестящих тумблеров, остекленных горизонтальных, вертикальных и круглых шкал, динамиками, затянутыми узорчатой тканью крупного плетения. Ящики процессоров были отделаны «шпоном ценных пород дерева». Никакого сравнения с той примитивной конструкцией, что представлял собой первый опытный образец. То же самое, что «Чайка» пятьдесят девятого года в сравнении с «Фордом-Т» тысяча девятьсот восьмого.

Подозреваю, что две трети «элементов управления» и «контрольных приборов» были декоративными, но какая разница, если функции успешно выполняются и при этом создается полезный для психики эмоциональный фон? Многие годы, проводимые внутри «острова плавающей стали», только такими приятными мелочами и могут компенсироваться, не доводя людей до мизантропии и нервных срывов.

Наверное, в старые времена психика у людей была все же покрепче. По крайней мере, у любимого мною Станюковича. В «Вокруг света на корвете “Коршун”» не отмечается никаких следов депрессии среди экипажа и непосредственно у главного героя, восемнадцатилетнего гардемарина. А ведь они служили на корабликах, лишенных каких бы то ни было бытовых удобств, даже электрического освещения.

Палуба шестьдесят метров в длину и восемь в миделе, загроможденная шлюпками, рубками, вентиляционными раструбами, лебедками, масса рангоута, стоячего и бегучего такелажа – тут тебе и рабочее место, и простор для прогулок между вахтами. Четырехместные, вечно сырые офицерские каюты, освещаемые «безопасной» керосиновой лампой, и матросский кубрик с подвесными койками, в любые морозы обогреваемый подобием печки-буржуйки. В тропическую жару – никаких кондиционеров. Кормежка – солонина да волглые сухари. Затхлая вода из бочек.

Вся медицина – в лучшем случае фельдшер с десятком порошков и мазей в шкафчике. Вокруг – безбрежный океан с волнами, порой вздымающимися выше мачт. И нет профессионального психолога в штате, взамен – старший офицер и боцман с богатым лексиконом.

А нам, вишь ты, непременно благоприятный эмоциональный фон подавай и возможные удобства жизни!

Минута на разогревание ламп (если они имелись в недрах установки), знакомое каждому радиолюбителю древних лет потрескивание и шорохи в динамиках, ни с чем не сравнимый «электрический» запах, которым потянуло из вентиляционных решеток. И раскрылось большое, три на два метра окно. Сквозь него с высоты птичьего, как говорится, полета стал виден остров, буроватый и изрезанный ложбинами и трещинами сверху вниз, как гигантский перевернутый кекс. Сверху он был покрыт густой шапкой непроницаемой для невооруженного глаза зелени, снизу окантован воротником кипящей на рифах белоснежной пены. Красивое, признаться, зрелище.