Цыган - Анатолий Калинин

— Гром?

Замыкавший табун верхом на лошади старик в фуражке с казачьим околышем испуганно закричал, угрожающе щелкнув над головой длинным кнутом:

— Гром! Ах ты цыганское отродье! — И он издали предупредил Настю: — Ты, гражданочка, не бойся его, а только на месте стой.

— А я и не боюсь, — улыбаясь сквозь затуманившую ей глаза пленку, радостно говорила Настя. Знакомая, с длинными чуткими ушами, морда расплывалась перед ее глазами, и она видела только желтое пятно. — Так это ты, мой Гром?! Ну, здравствуй.

— Это у него такая дурная привычка к женщинам приставать, и он вас, должно быть, за другую женщину признал, — подъезжая, объяснил Насте табунщик. И вдруг подозрительно осведомился у нее: — А тебе откуда может быть известно, как его кличут?

— Вы ведь сами, дедушка, только что так называли его, — ответила Настя, лаская Грома, который настойчиво искал мягкими влажными губами у нее на ладони то, что привык всегда находить, и, не найдя, обиженно, шумно вздыхал. — Ничего, Гром, у меня для тебя нет, — виновато говорила Настя. — Если бы я могла знать, я бы, конечно, припасла для тебя, но откуда бы я могла знать. — И в доказательство она привычно вывернула перед ним карманы своей вязаной кофты, надетой сверх платья, как всегда это делала, когда приезжала, бывало, на отделение к Будулаю и, скормив Грому весь припасенный для него сахар, позволяла потом ему производить у нее обыск, пока он не убеждался, что у нее и в самом деле уже ничего не осталось. — Ни единой, Гром, крошечки.

Хмуро наблюдавший за всем этим со своего высокого казачьего седла табунщик возмутился:

— Ах ты бабий прихвостень, мало тебе попрошайничать по всему нашему колхозу! Я тебе покажу, как у чужих людей на дороге ревизию делать.

И, подъехав вплотную, он раскружил над головой свой длинный кнут. Но Настя поспешила встать между его лошадью и Громом так, что табунщик в последний момент едва успел пронести кнут чуть выше ее головы.

— Это же я, дедушка, виновата. — И она сама шлепнула Грома ладонью по боку: — Беги, Гром, беги. А то из-за тебя и мне еще от твоего нового хозяина может достаться. — Недоумевая, Гром топтался возле нее, обдавая ее своим влажным теплом, и Насте пришлось повторить, с силой отпихивая его от себя — Ну беги же скорей!!

Только после этого он обиженно отошел от нее и, оглянувшись еще раз, выкатывая яблоко глаза, рысцой потрусил догонять табун, поднимавшийся из хутора в гору.

— А ты к кому же в наш хутор? — внимательно оглядывая Настю с головы до ног, спросил у нее табунщик. — К родственникам или в гости?

— К родственникам, — ответила Настя.

Приглядываясь к ней, табунщик усомнился:

— У нас в хуторе вроде цыганей нет. Один завелся было на развод, и того в одночасье как ветром сдуло.

Настя весело возразила ему:

— Это вы просто, дедушка, не знаете. Есть в вашем хуторе и цыгане.

Старый табунщик не на шутку обиделся, и даже небольшие седые усы у него приподнялись над желтыми зубами.

— Как это я могу не знать, если я тут от самого пупка живу. — Вдруг его осенила догадкам — Так это же у тебя, должно быть, какой-ся из военных. Их у нас сейчас понапихано полный хутор.

— Из военных, дедушка, из военных, — с готовностью подхватила Настя, обрадованная тем, что, оказалось, солгала она этому табунщику только наполовину. Из того же прочитанного ею письма этой женщине к Будулаю знала она, что его сын Ваня пошел учиться по военной части, а ведь она, Настя, как-никак была ему не чужой.

— Ну тогда другое дело, — сказал табунщик.

Так он ей и поверил. Медленно поворачиваясь в седле всем корпусом, он провожал Настю взглядом, пока она не скрылась за поворотом дороги, огибающей нависшую над хутором глиняную кручу. Ни единому слову этой молодой цыганки он, конечно, не поверил. Пусть она поищет простачков где-нибудь в другом месте, а он, слава богу, уже седьмой десяток разменял. Если судить по одежде и вообще по наружному виду, эта молодая цыганочка вполне может за какую-нибудь образованную врачиху или же за агрономшу сойти, но это еще ничего не значит. А ее драгоценные родичи последнее время что-то опять стали по степям шуровать и колхозных лошадей щупать. И очень может быть, что вот таких молодых да красивых цыганок они как раз и высылают вперёд на разведку, чтобы те заранее прицелились, где что лежит и где кони стоят. Не миновать, пожалуй, на эти две-три ночи переселиться от старухи в каморку при конюшне, да и ей приказать, чтобы на ночь не бросала незамкнутыми курей. На теперешних колхозных сторожей, особенно после того, как у каждого в погребе уже отыграло свое вино, надежда плохая. И от председателя надо завтра же потребовать, чтобы натянули наконец хотя бы какую-нибудь железную сетку вокруг конского двора, сколько же еще можно напоминать. От вора, понятно, не может быть запора, но все же. С цыганами шутки плохи. Раз им опять приспичило кочевать, то надо же им свой транспорт иметь.

И, окидывая обеспокоенным взглядом поднимающийся в гору табун, он невольно поискал среди лошадей Грома. Нет, Гром, как всегда, шел на своем месте впереди табуна.

Во всяком случае, стоит ему там в степи, на вольном воздухе, пока лошади будут на последней отаве пастись, все это как следует обдумать. Ничего хорошего эта встреча с молодой красивой цыганкой, разнаряжениой как какая-нибудь городская краля, не могла предвещать.

Уже на окраине хутора, перед птичником, встретились Насте две женщины в белых халатах. Та из них, что была постарше, внимательно взглянула на нее и даже посмотрела вслед, провожая глазами. Но все это Настя лишь косвенным зрением отметила про себя и тут же забыла об этом, потому что она уже увидела большую братскую могилу в проеме улицы, которая, разрезая хутор надвое, выходила к Дону.

Как и над многими другими такими могилами, которые Насте до этого не раз приходилось видеть в других местах, над этой бронзовый солдат тоже, преклонив колено, приспускал к земле тяжелое знамя. Но то ли потому, что на приспущенном крыле этого бронзового знамени еще оставался отблеск задонской зари, то ли потому, что из-за плеча солдата почти, такими же складками переливался потревоженный утренним ветром Дон, сердце у Насти вдруг затосковало так, как никогда еще в жизни.

* * *

Откочевали последние тракторы из осенней степи. Черно зияла развороченная ими земля. Грачи выбирали червей из холодеющих борозд свежей зяби.

Невесело в это время на дороге, рассекающей почти совсем безмолвную и безлюдную степь. А этим старым военным картам все еще не видно конца. И то и дело выплывающих впереди из-под траурной пыльной кромки могил твоих товарищей уже нанизалось на дорогу столько, что ты уже как будто несешь их на своем плече, и все ниже клонит тебя к земле этот груз. Но и остановиться нельзя. И все больше растет твоя перед ними вина, что не ты, а они остались лежать под тяжелыми плитами и под совсем малоприметными бугорками земли в стылой степи. Хоть ты перед ними и не виновен ни в чем.