Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан

Она запнулась, вдруг поняв, что именно говорит. Весь ужас произошедшего с Хуаном вылетел у нее из головы.

Как и у него. Теперь он думал о том, как было бы чудесно сидеть рядом с ней в свете уходящего дня и рассказывать друг другу романтические истории. Если бы это случилось, он просто умер бы от счастья.

Увы, проживавшие в Италии испанцы не были настолько очарованы Данте и не читали его, как прилежные римляне. Так что этот молодой мечтатель не попадал в пятый круг ада, где ветер мучений сметает грешников за собой и где обретаются Франческа и ее зять Паоло, чья обоюдная любовь к рыцарской поэзии подтолкнула их к греху и такому жестокому наказанию в загробной жизни, что даже сам Данте не смог сдержать слез.

А что же Лукреция? Лукреция очень хорошо знала эту историю. Но, мечтая о рае после смерти, она также мечтала познать хоть частичку его и на земле. Ей было семнадцать, ее брата жестоко убили, другой брат любил ее слишком сильно, а отправленный в отставку муж не любил вовсе. Она сидела, окунувшись в водоворот грусти, страха и тоски. Но что бы ни бушевало в ее душе, жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Впрочем, у нее не было возможности проверить свою решимость. Дверь открылась, и в проеме появился силуэт сестры-караульной. Монастырь готовился ко сну, и время для посещений, даже для самых могущественных гостей, подошло к концу. Оба они сразу вскочили на ноги.

– Я благодарю тебя, Педро Кальдерон, – быстро сказала Лукреция. – Я бы хотела написать ответ, но уже поздно, и я не могу собраться с мыслями…

– Я приду снова, госпожа. Меня назначили гонцом между Ватиканом и монастырем.

– Ах! Что ж… значит, ты вернешься?

– Непременно.

Он опустился на колено и взял ее руку в ладони.

– Скажи брату и отцу, что сердцем я с ними, и что с Божьей помощью я найду слова, чтобы поддержать их.

Из окна второго этажа аббатиса наблюдала за тем, как они прощаются.

Монастырю всегда нелегко открывать двери перед знатной женщиной, оказавшейся в беде: через какое-то время вслед за ней приезжают слуги и горничные, а с ними проникают мирские привычки и законы, внося ненужную суету в устоявшийся тихий быт. В свое время аббатиса Пичи повидала множество драм, разыгранных в этих стенах, и научилась отлично угадывать знамения. Подыскивая новых монашек, она должна была различать в юных девушках духовное с чувственным – не самая простая задача, поскольку их тела пребывали в не меньшем смятении, чем сердца. Когда молодая Лукреция покинула монастырь, чтобы занять свое место в мире, аббатиса молилась, чтобы Господь уберег ее от слишком сильных соблазнов. Но воля его зачастую непонятна даже самым преданным слугам. Той ночью аббатиса вновь вспомнила Лукрецию в своих молитвах. И решила поговорить с сестрой-караульной о внеплановых проверках сада во время вечерней молитвы.

Наконец ближе к вечеру воскресенья восемнадцатого июня, на исходе трех дней и трех ночей скорби, Александр позвал своего слугу, чтобы тот искупал и одел его. После долгих уговоров он согласился съесть немного супа и выпить разбавленного водой вина. Затем позволил прийти Буркарду. Через него он передал сообщение ожидавшим его кардиналам, в котором благодарил их за их любезное бдение и просил теперь покинуть его и отправиться отдохнуть по своим спальням. Он планировал встретиться с ними на следующее утро на закрытом совете священной коллегии.

В назначенный час огромный зал был забит под завязку: отсутствовал только делла Ровере, который по-прежнему находился в добровольном изгнании во Франции, да вице-канцлер Асканио Сфорца, считавший, что ему пока небезопасно покидать дом миланского посла. Папа прибыл, тяжело опираясь на руку слуги. Когда он вошел, все пали пред ним на колени, затем быстро поднялись и посмотрели на человека, внезапно сделавшегося ниже ростом. Александр, всегда такой энергичный и жадный до жизни, теперь предстал перед ними уязвимым, даже старым. Его сын, кардинал Валенсии, самый красивый и изысканно одетый священник в помещении, выглядел мрачным и уставшим. Все ждали.

– Герцог Гандийский мертв. – Голос папы кипел эмоциями. – Ничего худшего не могло случиться с нами, ведь мы любили его больше всего на свете и ценили выше папского престола. Бог сделал это, возможно, в наказание за один из грехов наших, а не потому, что сам герцог заслужил столь ужасную и загадочную смерть. Мы не знаем, кто убил его и скинул в Тибр, словно мусор…

Он запнулся, огляделся вокруг. Кардиналы сидели, поглощенные разыгрывающейся драмой. Судя по лицам, они понятия не имели, что папа собирается сказать им дальше.

– Ходит много слухов, и вот что мы хотим вам сказать. Мы освобождаем нашего вице-канцлера от любых обвинений и просим, чтобы он вернулся домой и к нам на службу, отбросив все страхи. Точно так же мы уверены в невиновности нашего зятя Джованни Сфорцы и нашего недавнего собрата по оружию Гвидобальдо да Монтефельтро, герцога Урбино, чьи имена мусолят грязные сплетники. Поиски исполнителей этого постыдного преступления продолжатся, но мы будем двигаться дальше и вернемся к нашим обязанностям в лоне церкви, честь управлять которой мы получили. В будущем мы уделим особое внимание назначениям на все духовные должности. Бенефиции будут дарованы лишь тем, кто их заслуживает, мы не допустим никакого непотизма, и церковная комиссия проследит за проведением в жизнь новых реформ. Даже если бы у нас было семь папских тиар, мы отдали бы их все, чтобы герцог Гандийский был снова жив, но нам придется просто жить дальше под зорким всевидящим оком Господа нашего.

В этот момент взор Александра наконец упал на кардинала Валенсии, который сидел совершенно безучастно, устремив глаза в пустоту, словно исчезла былая связь между отцом и сыном. Столь неожиданным это показалось, что после собрания кардиналы, которые на протяжении всего действа едва могли поверить своим ушам, посчитали, что наглый молодой Борджиа потерял не только брата, но и одобрение отца, который так много сделал для его продвижения по карьерной лестнице.

Но они не знали, что прежде чем войти в зал, Александр встретился с Чезаре, и они наметили стратегию, чтобы разобраться с тем хаосом, в который была ввергнута семья.

* * *

Ближе к рассвету Александр очнулся от беспокойного сна, стряхнул туман скорби и тайно вызвал к себе кардинала Валенсии. Чезаре ждал этого: он, без страха глядящий в обезумевшие от ярости глаза быка, входя в покои отца, ощутил незнакомую дрожь в груди.

– Сын мой!

Было душно. В сумраке он заметил отца – тот сидел, ссутулившись, на краю кровати в спальной одежде, голова не покрыта, ни одной папской регалии рядом. Он встал, слегка покачиваясь, и открыл ему объятья. Погрузившись в них, Чезаре уловил запах пота и ощутил в его теле дрожь сдерживаемых слез.

– Отец. – Они стояли, обнявшись, будто Александр был не в силах держаться на ногах самостоятельно. – Отец, мы все остро переживаем твои страдания. Весь дворец беспокоится о твоем здоровье.

– Ах, разве может боль моя сравниться с его болью? – Он отстранился и вернулся к кровати, схватившись за толстую искусно отделанную раму. – Хуан мертв, Чезаре. Убит и выброшен в Тибр, как падаль.