Охота на медведя - Петр Катериничев

А что у нас — по «голубым фишкам»? Плавные нисходяще-восходящие тренды.

Волнами. Тишь, да гладь, да божья благодать. Отчего же так неспокойно?

Нисходяще-восходящие тренды. Волны.

Напрасно старушка ждет сына домой, Ей скажут — она зарыдает... А синуса график волна за волной По оси абцисс пробегает...

Мелодия старинной песни со словами неведомого студенческого пиита шестидесятых вспомнилась сама собою... К информации это не добавляло ничего. А вот к интуиции? Ну и ладно. Чему быть — того уж не воротишь.

На презентацию он прибыл с протокольным десятиминутным опозданием. Еще минут сорок, скучая, фланировал по холлу. Потом начались выступления искусствоведов, возносящих до небес проплаченные графические работы. До офортов Гойи им было так же далеко, как обезьяне до Луны. Олег вернулся в зал и в который раз медленно пошел вдоль ряда работ. — Кажется, вы стали завсегдатаем светских раутов?

Женя Ланская возникла из-за спины, когда Гринев рассматривал нагромождение штрихов и линий под поэтичным названием: «Переход через ночь». Одета она была с аристократической простотой: джинсы, заправленные в высокие полусапожки, домотканая некрашеная рубаха навыпуск, напоминающая красноармейскую гимнастерку и подпоясанная ремешком, тщательно собранные волосы. Единственной роскошью был бриллиантовый браслет в стиле ар деко от «Тиффани» — на непросвещенный взгляд Гринева, он один стоил в тысячу раз дороже всех работ, представленных в салоне, вместе взятых. Аристократическая простота — это не просто дорого, это баснословно дорого.

— Вы что-то собираетесь здесь купить, господин, финансист?

— Нет. Мне велено здесь сиять.

— Кем велено?

— Персонифицированным чувством долга.

— В вас есть магнетическое обаяние, но...

— Не сияю. Сиять в вашем присутствии, милая Евгения, это не только невозможно, но и немыслимо.

— Надо же! Вот никогда не подумала бы, что такой стильный мужчина способен на такой витиеватый комплимент.

— Окружение способствует. Когда тебя окружает прекрасное искусство...

— Прекратите, Олег! Ведь это же серятина!

— Что с того? Серое искусство отражает серое время.

Женя поморщилась:

— Олег, сегодня вы зануда. — Да? Значит, с сиянием не сложилось по всему театру военных действий.

«Светить всегда, светить везде...» Не сложилось.

— Просто вы не там находитесь. И не с теми. «Поселок Пушкино горбил Акуловой горою...» Кажется, у Маяковского именно оттуда всходило солнце.

— Нет. Оно туда спускалось. А откуда вы вообще знаете, кто такой Маяковский?

— Случаем. Когда мне было четырнадцать лет, я решила съездить в Нью-Йорк.

И хотела прочесть хоть что-то неординарное об этом городе. Бабушка дала мне советских классиков, бывавших там. Горького, Маяковского...

— Вам понравился Владимир Владимирович?

— Который?

— Который — поэт.

— Нет. Он слишком декоративен. И славословен. Я люблю Есенина. Я взяла с собой томик в Штаты и там с ним не расставалась.

— Есенин и Америка вещи еще более несовместные, чем гений и злодейство.

— Отчего же? Мне там постоянно вспоминался его «Клен...». Правда, американский был не опавший, а очень даже румяный, зелено-красный, и земля вокруг него была ухожена, и травка пострижена, и заледенеть ему было просто неотчего, а все же... Почудилось вдруг... Да, вы правы, Олег, Есенин и Америка — странное соседство... И парадоксальное. Но я люблю парадоксы.

— В парадоксах истина?

— В парадоксах больше чем истина. В них гений.

— Гении бывают злы.

— Так им Бог судил.

Олег улыбнулся, покачал головой:

— Так кто из нас глубокомыслен сегодня?

— Просто я хочу вам понравиться. И мне — совсем не с кем поговорить.

— А богема? — Богема может говорить только сама с собой о себе самой. Их даже Есенин не интересует. Они так и варятся в собственном соку, пока не превращаются в бурую однородную массу.

— Может быть, из этого бульона и возникнут гении?

— О нет. Из этого бульона возникнет только холодец. Да и тот употребят завсегдатаи кабаков под водочку.

— Что с вами, Женя? Вы богаты, вы можете выбирать все, что пожелаете в этой жизни, и вы — брюзжите?..

— В мирах, в которых я вращаюсь, мне неуютно. А в каком уютно — я еще не нашла. — Женя помолчала, добавила:

— Мне кажется, в этом мы похожи.

— Такой мир нельзя найти. Его можно только выдумать. Создать.

— У вас получается, Олег?

— Я стараюсь.

— Я тоже стараюсь, но пока... Когда ждать вас в гости? Только не подумайте, что я навязываюсь. Просто... вы странный. Может быть, вы посмотрите на то, что я делаю, и увидите мой истинный путь? Если он есть... Это эгоизм, конечно, но взамен я угощу вас вкусным ужином. Вы приедете, обещайте!

— Да. Я приеду.

— А знаете, что я вдруг подумала? Вот странно, мы вращались все время где-то рядом, а никогда не пересекались. А в последние несколько дней буквально натыкаемся друг на друга. Почему?

— Я подумал о том же.

— Это символично.

— Нет.

— Нет?

— Просто у дураков — мысли сходятся. Женя улыбнулась:

— Только сами они — никак.

— Потому и дураки.

— Дурак у нас — это не глупость. Это особый склад ума, когда человек, как ребенок, не слишком понимает этот мир, но зато — верит в него. И в тот, что вокруг, и в тот, что он придумывает сам.

— Вера в нашем мире — плохая замена расчету.

— Разве у нас есть выбор, если мы — такие?

— Вы правы, Женя. Самое грустное, что выбора нет. Ни у кого и никогда.

— Дело не в дорогах, которые мы выбираем, а в том, что внутри нас заставляет выбирать дорогу.

— Хорошо сказано.

— Это не я выдумала. Это О'Генри. Он своей наивной верой и добротой на столетие вперед оправдал весь американский практицизм.

— А кто оправдает наш?

— Вы думаете, нас придется оправдывать?

— Да. Русские вообще таковы: бессмысленно мы жить не хотим, а осмысленно — не умеем.

С презентации Олег уехал уставшим. Не успел вежливо раскланяться с Женей Ланской, как на него тайфуном налетела Светлана Заметельная: ее вопросы сыпались как град палочных ударов; она постоянно словно бы пыталась уличить Гринева в чем-то скверном и недостойном. Работающая камера и жестикулирующая дама привлекли внимание: эскорт журналистов, сопровождавших Гринева от конторы, остался за дверями элитной тусовки, но кое-кто просочился.