Тайна «Нереиды» - Роман Буревой

— Просто живу. Наслаждаюсь процессом. Хочешь пирожное, Меркурий? Я научился чувствовать, как человек. А это значит не так уж мало. Боги не умеют чувствовать. У них есть уязвленная гордость, ненависть, зависть. А вот с милосердием у небожителей туго. Боги убивают, не задумываясь; и казнят, не испытывая ни сомнения, ни жалости. Если они к кому и привязаны, то лишь к собственным отпрыскам — здесь у них появляется некое подобие любви. А среди людей можно встретить добрых. И люди вообразили, что боги тоже добры. И потихоньку начали в это верить. Год за годом все сильнее. Наверное, они поверят даже в твою доброту, Меркурий.

— Где ж ты их нашел, этих добряков? Неужто император Тиберий был добр? Или Калигула? Ну а добрее Нерона трудно человека сыскать. Конечно, конечно, люди добры, пока богиня Белонна не сведет их с ума, пока жажда власти не выжжет все остальные чувства, пока речь не идет об их кошельке, об их детях, об их карьере, об их шкуре, наконец. Тебя зовут в Небесный дворец, а ты мелешь чепуху.

— Что мне делать во дворце? Мое место здесь. Я наблюдаю. Строю удивительные цепочки умозаключений. Слушаю человеческие чувства, как меломаны слушают игру на клавесине. И потом, я могу летать.

Вер легко взмыл в воздух и завис над головой Меркурия.

— Что мне еще пожелать?!

— Чуточку ума, — презрительно фыркнул Меркурий. — Потому что бог разума людям не нужен. Зачем он им, потрудись объяснить. Им нужен грозный и одновременно милостивый хозяин. Чтобы они боялись его, поклонялись ему испросили у него прощения, когда нашкодят в очередной раз. Зачем им бог разума? Вести философские беседы? Переустраивать мир? Постоянно думающее человечество — это какое-то извращение, ты не находишь? Почему боги так любят Рим? Почему они подарили ему целое лишнее тысячелетие? Знаешь? Потому что в Риме не особенно любят думать. Здесь строят, управляют, распоряжаются и верят в собственное могущество. Рим силен и наивен. Рим жесток, но в разумных пределах (замечательное выражение, ты не находишь?), Рим воспринимает все открытия науки и техники, впитывает чужие мысли, как губка, и утилизирует. И вдруг ты со своим обожествленным разумом. Ты разрушишь этот примитивный и жестокий мир. Разум сведет людей с ума. Отправляйся в Небесный дворец. Логос, пока ты не погубил этот замечательный уголок, как ты когда-то погубил целую когорту.

— Я не собираюсь губить этот мир, — запротестовал Вер.

— Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого и некрасиво? Людям не понять божественный замысел. Он выше их понимания. А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени.

Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное — мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизии? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, он не может быть добрым.

— Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.

— Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?

— Разум никакой. Он абсолютный.

— А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?

Вер-Логос задумался.

— Человеческие, — сказал он наконец. — Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую как человек. И у меня есть сердце. И я не променяю это на сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь, и тогда…

Меркурий расхохотался.

— Я ошибся, — выдавил покровитель торговцев сквозь смех. — Ты не Логос, ты — глупец, и Юпитеру тебя незачем опасаться.

И он взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.

Понтий вскрыл письмо, адресованное матери. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана на мелкие клочки. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую записку. С тех пор Порция больше не получала посланий от Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужто и он… Понтий задохнулся от ярости.

Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами по строчкам. Письмо было кратким, сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое, не менее подлое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порция отдала свой голос Бениту. Понтий и сам сочувствовал Бениту. Элия же он ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в крошечных тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах пахло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было, как сосед бьет жену, а потом трахает ее, а потом опять бьет. В детстве мать непременно брала его с собой на салютации. И Понтий вместе с нею дожидался в тесном атрии появления патрона. Больше всего на свете ему хотелось разломать бесконечные восковые маски, разбить бюсты и бронзовые доски. Элий давал им какие-то гроши. Но однажды оказался щедр. Весной девять лет назад. Ту весну и то лето Понтий запомнил навсегда.

«Много денег получила?» — спросил Понтий, когда они возвращались домой.

«Достаточно, — отвечала Порция. — И потом Элий обещал отправить тебя на море. На все лето».

Она не скрывала радости. Его эта радость бесила. И он еще не знал, что ждет его впереди.

Элий сдержал слово. В июньские Календы Понтий очутился на большой вилле на берегу Неаполитанского залива. Серые скалы, пышная зелень. И море как изумруд. Роскошная вилла. Спальни на троих. Триклиний с окнами на море. Кормили так, что Понтий каждый раз объедался. Вазы с фруктами и печеньем не убирали со столов. Десять дней он был счастлив. А потом кто-то из мальчишек забрался в таблин управляющего и увидел бумагу… Бумагу, в которой было сказано, что патрон Элий Деций оплачивает все расходы своего клиента Понтия, в том числе дополнительные экскурсии на раскопки в Помпеи. И маленький Понтий из Элизия прямиком угодил в Аид. На море отдыхали жирные дети богатеев. Они развлекались, брызжа злостью, как сало брызжет из свиной колбасы. Самого толстого избрали патроном, Понтия записали в клиенты. Он должен был с рассветом стоять у порога своего господина и дожидаться, пока тот соизволит проснуться. Он должен был повсюду сопровождать своего «патрона», носить его сандалии, держать на коленях его тунику, пока тот купался или загорал… Он должен был… Понтий сбежал через три дня.

Весь в синяках, грязный, исхудалый, на рассвете он постучался в дверь их комнатки на чердаке. Мать, увидев его, перепугалась до смерти. Потом они побежали к Элию. Но в дом их не пустили: хозяин уехал в Александрию. Кажется, мать писала Элию письма. Кажется, патрон отвечал. И даже-приходил посыльный, чтобы вручить чек. Но все лето в тот год Понтий просидел в Риме. Вдыхал дым, гарь, пыль. И ненавидел. И больше никогда не ходил на салютации.