Синий ветер каслания - Юван Николаевич Шесталов

что-то замуровано,

и расчлененного меня снова собирают,

бережно укладывая в люльку

с черемушьими ободками.

И на нарте скользящей везут меня

в деревню, звенящую

девичьим и юношеским смехом.

Снежки летят. Стар и мал

в снег играют, умывая друг друга

холодными, белыми хлопьями.

Со звериным криком вносят меня в дом,

с человечьим криком усаживают

мою голову на стол.

И полные чаши озерной пищи

передо мной ставят,

и таежная пища

дразнит меня вкусным таежным запахом.

Сидя в счастье вкусных блюд,

я не заметил, как вокруг меня

собрались люди.

В солнечные игры они играли,

плясали вьюгой, извивались рыбами,

наряжались в зверей,

и каждый из них

строил из себя человека

с большой буквы.

Играли, а дни считать

не забывали.

На пятую ночь в честь меня

забили рогатого оленя.

Принесли его в жертву мне,

а съели сами.

На шестую ночь над кострами

развесили котлы больше прежнего

и мое таежное мясо начали варить.

Голова моя сидела за большим столом,

а тело мое варилось в большом котле.

Потом молились моей голове

и ели мое мясо.

И все же съели меня большие.

Для маленьких — я был веселой игрушкой.

Для больших — куском божественного мяса.

Молясь на мою голову,

сидевшие за большим и священным столом

незаметно съели меня.

— Съели? Меня? — удивился Медведь. — Как же я тогда сейчас живой?

— Думаешь, ты живой? — бросила брезгливо Росомаха. — Кожа да кости, а духом ты давно мертвец. Тебе бы только жрать. И другие так же. А ведь когда-то ты был духом, Сыном Неба тебя величали. А ты на земле повел себя как зверь. А тогда, когда тебя убили, ты превратился снова в духа. Правда, ты был маленький и ничтожный. Но все же дух. Слушай дальше свою песню:

Съели меня люди.

Но я не исчез бесследно.

Я превратился в духа.

И в образе маленького зверька

выполз из сумрачного и теплого дома

на просторный белый свет.

И олень жертвенный

в духа превратился.

Он пополз со мной

в образе червячка.

И стали мы молиться Небу,

Отцу моему Торуму,

чтобы он опустил серебряную лестницу

и на небо нас поднял.

Опустил отец серебряную лестницу.

Пока мы шли к ней,

жертвенный рогатый друг мои

превратился в маленького

крылатого оленя.

Я сел на него,

и мы полетели вверх

по серебряной лестнице.

Облака, легкие как лебяжий пух,

тяжелыми руками хватали нас,

тянули к земле, но мы летели

все же вверх.

И тучи черные вставали на пути,

но мы летели вверх.

И сама земля, казалось,

не хотела, чтоб мы летели, —

она держала нас, тянула к себе

какой-то непонятной силой —

но мы мчались вверх,

потому что я был уже не медведем,

а духом. И олень был крылатым,

а не рогатым.

Крылатой духовной силой

мы поднялись в Небо.

Голубой бусинкой

светилась Земля средь Ожерельев звезд,

прозрачной слезой

летела Земля во Вселенной.

Чью грудь украшает бусинка-земля?

Чья соленая слеза летит

по холодной и пустой Вселенной?

Прилетев на Седьмое небо,

я привязал крылатого оленя

к серебряной лестнице

и направился в золотой дом бога Торума.

Он встретил меня не взглядом отца,

он встретил меня божественным

сумрачным взглядом.

Будто на шею мою

накинули железную петлю.

Язык отнялся.

Словно отпал, как шершавый

хвост ящерицы.

Я еле выдавил:

«Меня съели.

Что мне дальше делать?» —

«Кто тебя съел — у того и спрашивай,

что тебе делать, —

сказал спокойно бог. —

Ты нарушил мои наказы.

Не исполнил свой высокий долг.

Спускайся на землю.

Иди к людям.

Они рассудят, как с тобой быть…»

И сажусь я на крылатого оленя,

и лечу я к соленой слезинке Вселенной —

Земле.

Мгновение — и снова я

в священном углу человеческого дома.

Забираюсь в свою голову,

которая чучелом сидела на большом столе,

пока летал я в Небо.

А люди, какие глупые люди!

Не заметили, что меня не было.

Молились пустой голове

и были счастливы.

В гнезде из мягкого и тонкого шелка

снова сижу я.

Бесконечную юношескую удаль мне показывают.

Вечным девичьим весельем меня веселят.

Бездонные чаши с озерными яствами

передо мною ставят.

И руками белыми, как вода Оби,

гладят мою шерсть.

Девушки кружатся в плавном танце,

как деревья по ветру качаются.

Юноши скачут будто волны,

резвыми волнами пляшут.

Смотрю на бесконечную юношескую

удаль — и забываюсь.

Дивлюсь вечным девичьим весельем —

и забываюсь.

Нить золотого ума роняю где-то в воду.

И тело свое звериное

роняю где-то в тайге.

И весь я превращаюсь в Духа.

Где я? Сам не знаю.

В этот момент люди зажигают в доме костер.

Поленья из лиственницы загораются ярким пламенем.

И в свете пламени вижу:

проскользнул какой-то зверек.

Кто это был? Не разобрал.

И опять где-то роняю нить

золотого ума, забываясь.

А бесконечная юношеская удаль не гаснет.

Ласкают слух мой музыкой,

игрой веселой развлекают.

А между тем наряжают меня в священное платье,

рядом с другими духами садят.

Если великим духом назначают —

золото рядом со мной звенит.

Если маленьким духом меня называют —

малая мелочь медным звоном звенит.

Сижу. Смотрю. Слушаю.

Вдруг в углу дома зазвенел

голос какого-то голосистого

зверька. Никто не понял, что это

за зверек. В другом темном углу

тоже зазвенел чей-то голос.

Его тоже никто не разобрал.

Старики говорят: «Это что

за голосистый зверек?

Такого