Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

была разрушена в период христианизации славян. Возможна лишь реконструкция основных элементов славянской мифологии на базе вторичных письменных, фольклорных и вещественных источников. <…> Все эти данные относятся в основном к эпохам, следовавшим за праславянской, и содержат лишь отдельные фрагменты

общеславянской мифологии» [1, с. 5] (авторы предисловия Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров). Характерно, что один из крупнейших исследователей славянского мира и славянской культуры последних лет А. С. Мыльников свои выдающиеся работы так и формулировал: «Картина славянского мира; взгляд из Восточной Европы», поскольку нашего собственного набора письменных и иных фиксированных свидетельств по всему многообразию древнеславянской, включая славяно-русскую, ойкумены не существует, кроме как европейских хроник и весьма опосредованных к тому же, с прибавлением, пожалуй, ряда труднодоступных византийских источников.

Все это ставит перед исследователем, желающим понять, где собственно находится то ядро, какое можно отнести по разряду русской уже мифологии, задачу обращения к общеславянской прамифологии, а в конечном итоге, к фольклору, уже следующему этапу развития национальной культуры. В то же самое время очевидно, что рано или поздно работу, какую предпринимали в русской науке А. Афанасьев, А. Потебня, А. Веселовский и продолжили позже Н. И. Толстой, В. Н. Топоров, В. В. Иванов, А. С. Мыльников и ряд других ученых, все же придется делать в перспективе и определяться с матрицами соответствия праславянских мифологических формул в их русском изводе последующей русской словесной культуре. Мы же в настоящих заметках ограничимся некоторыми общими соображениями по этому поводу, беря, все же, в качестве известной точки отсчета тот тип мифологического мышления, какой сформировался в европейской культуре на материале древнегреческой цивилизации.

Хотя, размышляя в пределах самых общих категорий и применительно к Шолохову, становится понятно, что древнеславянские бинарные оппозиции, как-то: мужское-женское, восток-запад, суша-море, огонь-влага, весна-зима, солнце-луна, близкий-далекий, старый-молодой, жизнь-смерть и т. д, и главное – систематизированное представление древних славян о «мировом дереве», при помощи которого ими конструировался мир вообще, что напрямую соотносится с пониманием и изображением природного мира в частности, – все это, бегло перечисленное, имеет самое прямое отношение к художественной вселенной Михаила Шолохова. В той или иной степени, с теми или иными сложными переходами эти древние мифологические элементы мышления и способы создания моделей мира (человека, природной среды, истории, времени и пространства и т. п.) узнаваемы сразу (видны) для проницательного читателя в текстах писателя.

Но становится очевидным, что категории фольклоризма явно не хватает для ответственного анализа, все же это в большей степени интерпретируется как видимая традиция, определяющая связь между этапами развития литературы в формах устной народнопоэтической речи и вырабатываемой письменной традиции, имеющей выраженную авторскую окраску. Это больше стиль, формы, особенности эстетики (сказ у Шолохова, сравнения в творительном падеже, инклюзы, взятые напрямую из фольклора).

Так что в случае с Шолоховым, если его творчество брать за пример известной мифологизации действительности, данный подход не работает в полном объеме. Что же работает? Работает то, что сразу и не видно. Проявляются более древние и архаические формы словесного отображения действительности. Нам известны периоды, какие были у тех или иных национальных литератур и какие получили в качестве своего предшественника мифологию. Почти все европейские литературы имеют такую предысторию и основу.

Что же такое мифология? Это не просто попытка некоего укрупненного воспроизведения действительности. Вовсе нет. Это единственно возможный на том этапе развития культуры и цивилизации способ растолкования действительности в самых обобщенных категориях. Эти категории, то есть отдельные мифы (о Геракле, Сизифе, Эдипе, Икаре, Тезее и Минотавре, об аргонавтах и других мифологических персонажах), не есть варианты сказок, выдуманных историй о неких существах – царях, героях, и т. д., но суть – структуры с уплотненным смысловым содержанием, какие дают определенные ответы на существенные вопросы действительности, причем в замаскированном виде. Да так, что миф необходимо разгадать (мы бы сегодня сказали – проинтерпретировать), на него нет прямого ответа. Эти структуры мифа являются отражением, попыткой понять некие узловые противоречия в развитии самого человека, его сознания, психологии, самой судьбы. Прямого ответа через миф[11] нельзя ни дать, ни получить. И задающееся вопросами, и ищущее ответы на них сознание человека какое-то время обречено блуждать по мыслительному лабиринту мифа, подобно Тезею, если только не найдется путеводная нить, данная ему предусмотрительной Ариадной. (Употребим здесь удачное выражение А.Мыльникова, использованное по отношению к иным формам исторического знания, но в связи с м и ф о м это звучит убедительно: миф обладает семантической упругостью, его просто-напросто невозможно понять однозначно, он всегда больше и сложнее сюжета, в нем представленного).

Такой нитью будет выступать обязательно запрятанный внутрь конструкции мифа смысл, то есть безусловная связь с явлениями реальности и материально-конкретного мира. Но вначале она (эта связь) должна была выступить перед человеком в виде почти художественного образа, сложной параллели, отчего сам смысл мифа даже не удваивается, но становится многомерным и полным сложного содержания на ближайшие почти три с лишним тысячи лет (это, если помнить о Гесиоде и Гомере, которые ссылались на источники и мифы, бывшие до них). Непрямой, а окольный, да еще и приукрашенный особыми нюансами и деталями общий слепок важной части действительности становится сконцентрировавшей в себе определенное содержание матрицей, отражающей в себе почти весь смысл мироздания как такового, данного не только древним грекам, но и перешедшему в эпистемологические структуры сознания современного человека. И большое заблуждение думать иначе.

Может быть, сегодня человек в большей степени, чем в древности, окружен мифологическими парадигмами современного происхождения, которые требуют постоянного погружения в себя. Получение ответов на вопросы, а что есть культура, цивилизация, судьба человека в новейшую эпоху, каков будет homo sapiens в связке с цифрой и всякого рода компьютерами и искусственным интеллектом, в самой малой степени отличается от поисков ответов человека, жившего в эпоху активного мифотворчества. Поиски такого рода онтологических ответов не носят математического или механистического характера – это все же в большей степени хаотичное нащупывание тех смыслов, какие будут определять жизнь людей в самом ближайшем будущем. И они требуют всего, целостного человека. Сказать, что мы хотя бы определили пути нахождения ответов на эти вопросы, было бы безусловным завышением человеческого самомнения и очередной иллюзией. Мы все еще живем среди мифов и – самое главное – не знаем отгадок на них. Та спасительная нить Ариадны, о которой велась речь чуть выше, трагическим образом выскользнула из наших рук, и мы судорожно пытаемся обнаружить ее конец среди эпистемологических развалин сегодняшнего нашего (не) понимания мира.

* * *

Обобщающая категориальность восприятия бытия, какую мы обнаруживаем в разных мифологиях,