Летние истории - Миэко Каваками

решила, что однажды, когда этот человек будет страдать от рака или еще какой-нибудь болезни, когда он будет при смерти, я встану у изголовья его кровати и скажу то же самое, и тоже буду смеяться. Скажу: «Смерть — это естественный процесс. Все через это проходят. Чего ты ноешь?»

Риэ фыркнула и, подняв на меня взгляд, улыбнулась.

— Зато с дочкой мне повезло, она была спокойным ребенком — давала мне спать. И постепенно я пришла в норму. Но к тому времени мы с мужем уже окончательно остыли друг к другу, даже не разговаривали без необходимости. Да и дома он появлялся мало… Так и жили — вроде вместе, а вроде и порознь. Обычно в таких ситуациях мать находит опору в своем ребенке. Но я в какой-то момент поняла, что наедине с дочкой чувствую себя неуютно.

— Неуютно?

Отпив саке, Риэ кивнула.

— Я ее очень люблю, честно. Ради дочери я готова на все. Но при этом у меня есть такое ощущение… Ну, что нам с ней недолго жить вместе, что ниточка, которая нас связывает, не очень прочная. Я часто думаю, что, наверное, она быстро меня возненавидит и уйдет в самостоятельную жизнь. И не то чтобы меня это сильно тревожило. Ну не сложатся отношения, и ладно — между родителями и детьми такое часто случается. Я ведь маму свою терпеть не могу. Серьезно. Я сначала и сама думала, что это пройдет с возрастом. Переживала, что я, наверное, вообще не способна привязываться к людям, что я ужасный человек. Говорят же, что дети обычно обожают своих матерей, как бы жестоко те с ними ни обращались. Меня дома не били, заботились как положено, но я все равно ненавидела маму еще тогда.

— Что, без всякой причины?

— Причина… причин было полно, — опрокинув в себя остатки саке из чашечки, сказала Риэ. — Взять хотя бы их отношения с отцом. Он был типичным домашним тираном-деревенщиной. Прямо живая иллюстрация выражений «бытовой патриархат» и «дискриминация женщин», хотя сам он даже слов таких не знал, да они ему были и ни к чему. Мы с сестрой и пикнуть не смели. Дети, да еще девочки — он нас вообще за людей не считал. Маму он на моей памяти даже ни разу не назвал по имени, только «Эй!» или «Поди сюда». Мог рассвирепеть на ровном месте, ударить кого-нибудь из нас или что-нибудь сломать. Мы ходили перед ним на цыпочках. А вне дома он, разумеется, был столпом общества, кем-то вроде главы местного совета, уважаемым человеком. Мама тоже хороша… только и делала, что улыбалась и старалась ему угодить, кормила его, прибирала за ним, ванну ему готовила. Он еще и своих родителей на нее навесил, она ухаживала за ними до самого конца. И никакого наследства. Понимаешь? Для отца мама была дармовой батрачкой с вагиной.

— Ого, — вырвалось у меня. — Ну ты и выражаешься.

— Но это правда. Мама была именно что дармовой батрачкой с вагиной. Иначе и не скажешь.

— Но это еще хуже, чем «машина для деторождения».

— Вот именно. Знаю, времена были другие, но я даже ребенком чувствовала, что это несправедливо. Могла ли мама быть счастлива? Если муж все время унижает жену, бьет по любому поводу, запрещает выходить из дома без разрешения… это же рабство! Почему другой человек может так с тобой поступать на основании только того, что ты вышла за него замуж? Мне казалось, мама героически, с улыбкой, терпит эти издевательства только ради нас с сестрой. А на самом деле она ненавидит нашего отца, просто виду не подает. Наверняка она так хочет сохранить семью, защитить своих детей, что готова пожертвовать собой. И я пообещала себе, что, когда вырасту, обязательно спасу ее. Освобожу ее из лап этого урода. Я серьезно собиралась это сделать.

А однажды, когда мы с сестрой были еще маленькими, мы разговорились с мамой, и кто-то из нас спросил ее, кого она больше любит — нас или папу. Если выбирать, кому из нас остаться в живых, то кого она выберет? Знаешь, что мама ответила? «Конечно, папу». Сразу, не задумываясь, как что-то само собой разумеющееся. Мы с сестрой дар речи потеряли. Так и сидели, раскрыв рты, и только глазами хлопали. Мы ведь обе были уверены, что она возмутится самим вопросом и воскликнет: «Конечно, вас! О чем речь!» Мы и подумать не могли, что она выберет отца. И знаешь, как она это объяснила? «Детей я могу и еще родить, а вашему папе замены нет». Так и сказала, представляешь? И еще смутилась, прям как девочка…

Мы с сестрой были в шоке. Настолько, что даже между собой больше об этом не заговаривали. И думаю, главным образом не потому, что мама предпочла нам отца, а потому, что она согласилась угождать такому ничтожеству добровольно. Я ушам своим не верила. Нет бы ей сказать: «Простите, что говорю такое о вашем отце, девочки, но я его ненавижу, прямо убила бы! Это сплошной ужас. Хочется забрать вас и уйти от него. Но потерпите немножко, придет время, мы с вами все начнем сначала, втроем». Услышав такое от мамы, я бы сделала что угодно, я бы боролась вместе с ней. Я была еще ребенком — и все-таки я бы защищала маму от отца, любой ценой, даже ценой собственной жизни. Но оказалось, мама сама на все это согласилась. У нее и мысли не было уходить от отца или бороться за свою свободу. «Вашему папе замены нет…» Понимаешь, она с таким счастливым видом это говорила.

Отставив пустую кружку из-под пива на край стола, я попросила официанта принести еще бутылку саке и дополнительную чашечку для меня.

— После этого, — продолжила Риэ, — я… я перестала маму понимать. Она вела себя как обычно, все так же занималась домашними делами, так же улыбалась нам, так же позволяла отцу кричать на нее, бить ее. Но у меня появилось чувство, будто я совсем ее не знаю. Да, это моя мама, я прожила с ней всю жизнь, но она стала мне словно чужой. Я разговаривала с ней, мы продолжали жить в одном доме. Но меня не покидало чувство: я не знаю, что она за человек.

Принесли саке. Мы разлили его по чашечкам, я сделала глоток и ясно ощутила, как горячее саке обжигает горло и стекает в желудок. Говорила Риэ отчетливо, но, судя по красным пятнам на лице и ушах, она успела опьянеть. Меня