Ледяной смех - Павел Северный

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 66 67 68 69 70 71 72 73 74 ... 103
Перейти на страницу:

Где вы теперь оба? Мне без вас страшно и одиноко. Вадим, берегите себя. Сдержите свое обещание встретиться со мной, чтобы не расставаться. Помните, мой дорогой, что люблю вас и памятью о вас согреваю свою жизнь, наполненную ожиданием скорой встречи с папой и вами. Хранит вас Христос.

Ваша Настенька».

Муравьев не мог оторвать глаз от подписи «ваша Настенька» и снова начал перечитывать письмо.

— Вадим! Господи, да ты ли это? — Он вздрогнул от громко и радостно произнесенного имени.

Муравьев не сразу узнал стоявшего перед ним поручика.

— Не узнаешь меня?

— Узнал! — облегченно вздохнул Муравьев. — Костя! Понимаешь, получил письмо…

Офицеры обнялись и расцеловались. Муравьев встретил Константина Можарова, с ним он вместе окончил военное училище.

— Где остановился?

— Нигде. Только сейчас объявился в сем граде.

— Тогда ко мне.

— Но я не один.

— Женат?

— Нет, с приятелем капитаном Стрельниковым.

— А хоть с десятью капитанами. У меня в родительском доме места хватит. Ко мне без всяких разговоров. Немедленно. Это же мой родной город. Здесь у меня отец и сестра. Все увидишь и узнаешь. Дух захватывает от радости, что встретил тебя, Вадимушка, дорогой мой. А капитан где?

— На вокзале. Удобно ли к тебе? По облику сам видишь какой, а кроме того обовшивели.

— Чепуху городишь. У меня машина. Заскочим на вокзал за твоим приятелем и ко мне домой.

— Ты в какой части?

— Адъютант коменданта города. Понятно? Пойдем, пойдем. Сегодня воскресенье, и у нас после обедни будем есть пироги. Так что встречу справим по всем правилам.

2

Уже четыре дня Муравьев и Стрельников с особым наслаждением привыкали к уюту гостеприимного дома поручика Константина Можарова, сына священника, настоятеля местного кафедрального собора отца Алексея. Они испытывали почти физически ощутимое удовольствие, не соприкасаясь с колчаковской Сибирью, оставленной ими за порогом поповского дома.

Офицеры наконец вымылись в бане, побрились, оделись в чистое белье и новое обмундирование. Это все предоставил им поручик Можаров, включительно до шинелей, правда, солдатских, но родного русского покроя, каким-то чудом уцелевших на интендантском складе с шестнадцатого года и, видимо, сшитых в местных пошивочных мастерских в канун революции.

Все дни, став нежданными гостями, офицеры не выходили из дома. Они ели, пили, спали, разговаривали, спорили обо всем, что их могло волновать в эти дни. Они были окружены трогательными заботами друга, его отца и особенно его сестры Марины Алексеевны, преподавательницы истории в местной женской гимназии. Обладательница красивого голоса, Марина Алексеевна виртуозно играла на гитаре.

Жизнь в доме Можаровых текла тем спокойным, по-русски размеренным ритмом давнего бытового уклада, в котором все складывалось из таких необходимых житейских мелочей, начиная от неугасимых огоньков в лампадках, скрипа половиц и скрипа ступенек лестницы во второй парадный этаж.

В доме жили свои, принадлежащие только ему, запахи ладана, розового масла и гари деревянного масла. Уютный можаровский дом начинался от половиков, деревянных кадушек с фикусами и олеандрами и не мог не напомнить Муравьеву и Стрельникову о родных домах, в которых также были вещи, похожие на окружавшие их сейчас. Все это было в их родных домах, и память услужливо напоминала о местах, которые они там занимали. В их родных домах были тоже свои запахи свежеиспеченного хлеба, запахи стеариновых свечей и французских духов. И от всего этого им пришлось уйти, когда их заставили поверить, что именно им, молодым офицерам русской армии, принадлежит честь защищать единство России от интернациональной идеи большевиков.

Теперь, когда Муравьев и Стрельников соприкоснулись со всей омерзительной действительностью и жестокостью гражданской войны, им хотелось как можно реже вспоминать о всех горестных днях и ночах, окунувших их в реальность житейской трясины из генеральских интриг и распрей, из политических махинаций своих и иностранных политиков, из жуликов всех мастей и сословий.

Обо всем этом хотелось забыть в доме Можаровых, где для Муравьева и Стрельникова дни проходили счастливо. Особенными в этих днях были вечера, когда за самоваром в обществе Кости, отца Алексея и Марины Алексеевны от незатейливой беседы оживали смелые мысли о всем происходящем. Говорили о прошлом, настоящем и будущем. И особенно о будущем, для всех таком неведомом, но неизбежном. От самовара уходили в гостиную, засиживались допоздна. Хозяева никак не могли уговорить гостей спать на кроватях. Они упорно ложились спать на пол, боясь наградить хозяев кусучей нечистью…

* * *

В просторной гостиной на голубых обоях раскиданы васильки. В простенках четырех окон высокие зеркала в резных рамах из красного дерева. На окнах плотные гобеленовые шторы. Две голландские печки облицованы поливными изразцами — синие кораблики с парусами.

На столе под плюшевой скатертью в парном подсвечнике горящие свечи. Двум огонькам не под силу побороть темноту в комнате, но они все же сгрудили ее и уплотнили в трех углах, а в красном в лимонном свете огонька лампадки с бликами на серебряном окладе образ Нерукотворного Спаса.

Перед столом у стены диван с высокой спинкой, украшенной резьбой с зеркальной вставкой. Вокруг стола три кресла с шелковыми подушками, на них розы, вышитые гладью.

На столе два толстых альбома с картонными страницами семейных фотографий. Переплеты альбомов из вишневого бархата с накладными медными украшениями. На диване с гитарой Марина Алексеевна в черном платье с кружевным воротником и обшлагами.

Ее каштановые волосы с густой паутиной преждевременной седины на висках. Голубые глаза дарят лицу то особое очарование нежной женственности, способной останавливать на себе внимание.

Хозяин дома, отец Алексей, в серой суконной рясе ходит по комнате, придерживая правой рукой на груди серебряный наперстный крест. Он среднего роста, сухопарый, седовласый.

Ходит, задумавшись то ли о том, что недавно было сказано, то ли о своем повседневном в жизни священника. Ходит, а его расплывчатая тень переползает по стене между голландскими печками.

Муравьев и Стрельников в креслах. Стрельников курит. Облачко табачного дыма нависает над огоньками свечей и, разрываемое их жаром на волокна, исчезает в темных углах.

Марина Алексеевна еще ни разу не включала в гостиной электричество, обходясь огнями свечей, так как больше всего любила их живой свет, помогающий думать и способный согревать.

Она только что спела грустный романс об осенних астрах и перебирает пальцами струны. Тишину комнаты наполняет ласковая мелодия.

— Наш вчерашний разговор о мужестве русского народа не покидал меня, в классе мешал заниматься. Рассказывая о римских цезарях, не переставала думать о мужестве своего народа. За покой своей земли-кормилицы русские издавна стояли насмерть. За неприкосновенность ее сражались чаще всего босые, а то в лаптях, укрывая пламенное сердце холщовой рубахой да материнским благословлением.

1 ... 66 67 68 69 70 71 72 73 74 ... 103
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?