Ледяной смех - Павел Северный

Владимир Красногоров в Сибири фигура заметная и, прежде всего, университетским образованием, полученным по настоянию родителя Саввы Власовича, человека, хотя и купеческого сословия, но стремившегося шагать в ногу с цивилизацией и прогрессом.

Владимир Красногоров старался быть человеком либеральных взглядов, но все свои шаги на житейской тропе неизменно согласовывал с желаниями и наказами супруги.

Жена Красногорова — старшая дочь Кошечкина, — уже начавшая пятый десяток жизни Васса Родионовна, замуж была выдана отцом Родионом Кошечкиным. До венца и в глаза не видела будущего мужа.

Среди дочерей Кошечкина Васса Родионовна не самая заметная по наружности, но с характером. Став госпожой Красногоровой, она в браке по родительскому расчету не растерялась и, несмотря на молодость, наладила супружество по желанному ей руслу: исподволь подчинив мужа своей воле, прибрав к рукам все дела огромной фирмы по торговле сибирским лесом.

* * *

К мужу на людях Васса Родионовна относилась с подобающим уважением, но в доме он знал свое место и не считал свое положение обидным для мужского самолюбия.

Васса Родионовна предоставила мужу возможность быть в городе видной особой, даже городским головой. Он широко занимался благотворительностью, увлекался живописью, приобретая картины известных столичных художников. Любовь к живописи у Красногорова давняя. По его словам, она началась с поры, когда в доме о та он виделся с художником Василием Суриковым, уроженцем Красноярска, прославившим родной город.

Авторитет Вассы Родионовны в деловом мире Сибири был непререкаем. И даже в разговоре с отцом последнее слово оставалось за ней.

Дом Красногоровых был полной чашей, но, к великому огорчению его хозяев, в его стенах не звучал радостный детский смех…

3

Этот будний день в доме Красногоровых был особенным. Родители Вассы Родионовны с сестрой Руфиной уезжали в Иркутск. По желанию хозяйки, всей семьей отстояли в соборе обедню и перед дорогой отслужили напутственный молебен. Ради такого случая было нарушено время обеда. За стол сели на час раньше обычного.

Прощальный обед сервировали по-праздничному, серебром и посудой кузнецовского цветного фарфора, изготовленного фирмой в честь столетнего юбилея Отечественной войны. Обедали в парадной «золотой» столовой, названной так за пилястры, покрытые сусальным золотом.

За столом рядом с Вассой Родионовной — ее матушка Клавдия Степановна, рядом с Красногоровым — Родион Кошечкин. Направо от хозяйки — сестры Калерия и Руфина, налево — Настенька Кокшарова. На столе не было бутылок с вином. Только перед прибором Кошечкина графин с водкой и две большие рюмки.

Васса Родионовна в накидке на беличьем меху. Широкий, умный лоб от переносья рассекли две четкие морщины. Она сидела прямо, будучи уверена, что любая ее поза и жест не могут кому-либо из сидящих за столом чем-то не понравиться. Уверена в этом была уже только потому, что в своем доме она хозяйка и вольна поступать как захочет.

Васса Родионовна наблюдала за всеми обедавшими и, особенно, за Настенькой, к которой с первого дня ее появления в доме воспылала нежностью.

Первое блюдо — суточные щи с ватрушками ели молча. Заметив, что Настенька ест без видимого удовольствия, Васса Родионовна обратилась к девушке:

— Настасья Владимировна, ешьте, голубушка. Аль нe по вкусу что? Ешьте. Глядеть на вас без жалости нельзя. Худенькая, грустная. Ну, будто совсем березка на болоте.

— Я ем с удовольствием, Васса Родионовна.

— Да разве с удовольствием так едят. Какое же это удовольствие, когда треска скул за ушами не слышно.

Обедавшие получили возможность нарушить молчание и засмеялись. Улыбнулась и Васса Родионовна, на секунду разгладились на лбу морщинки.

— Каля, ты хлеб смелей кусай. Щи без хлеба, что любовь без поцелуя.

— Я же ватрушку ем, Васса.

— А она тот же хлеб. Ты только смелей кусай.

— Любишь поучать.

— Ради пользы. Только ради нее поучаю всех, кто норовит шагать по обочине, опасаясь запылить ноги на жизненной тропе.

— Вассушка, позволь сказать? — спросил жену Красногоров.

— Обожди! До твоих новостей у самой есть что сказать родителям перед разлукой.

Кошечкин налил рюмку водки и только поднес к губам, как услышал:

— Батюшка!

Кошечкин, недовольно кашлянув, поставил рюмку на стол и огорченно оправдался:

— Доченька, я же только две выпил.

— Да господь с тобой. Разве я против? Неужели подумал, что смогу оговорить родного отца? О другом хотела сказать. Пей на здоровье.

— Говори.

— Вот выпьешь, тогда и скажу.

Кошечкин выпил налитую водку, закусив ломтиком семги.

— Спасибо, батюшка. И никогда не смей думать, что рюмки за тобой считаю. Господи! До чего все стали обидчивыми, а все из-за…

Васса Родионовна замолчала, решив, что не время при сестрах и гостье закончить мысль словами, которые им могут показаться грубыми. Но уже через минуту она вновь обратилась к отцу.

— Будь добр, батюшка, послушай меня внимательно и запомни. Если в сказанном что не понравится тебе или посчитаешь сказанное неправильным, меня не перебивай. Недовольство выскажешь сам себе в кошеве, когда, бог даст, отбудешь от наших ворот в путь-дорогу.

— Ладно, — буркнул Кошечкин.

— Так вот. В Иркутске ни в коем случае не заживайтесь. Если муженек Агнии начнет с отъездом свою линию гнуть, ты смело забирай ее с ребятами и двигайся дальше. Из Иркутска до Харбина лучше поездом, но в чешском эшелоне. Есть недобрые вести, что в Чите офицерье атамана Семенова лазит по пассажирским поездам и у хороших людей облегчает карманы. Чехам сунешь золотишка, и все будет в шляпе.

— Ладно, — вновь буркнул Кошечкин.

— Батюшка, ты молча соглашайся, потому не о пустяках говорю. Главное, никаким разговорам не верь. Самому Колчаку на слово не верь, что нет надобности опасаться в Сибири власти большевиков.

Власть эта теперь, при настоящих обстоятельствах, неминуема. И сколько бы нас ни утешали побасенками, красные в Красноярске будут и дальше его будут.

Теперь пойдет разговор о Харбине. Город он, можно сказать, совсем русский, хоть и находится на китайской земле. В Харбине, батюшка, нам придется жизнь налаживать. В твои дела нос не сую. Сам знаешь, на какую пуговицу застегиваться. Но моими делами о приобретении лесных концессий все же займись. Помнишь, Никанор, воротясь из Харбина, говорил о концессиях Ковальского?

— Обязательно помню.

— Будь добр, навести его. Познакомься. Он из себя барин. Человек с гонором, как любой шляхтич. Но тебя ли, батюшка, учить, как с людьми обходиться. Ты, если захочешь, любого к себе расположишь. Он был богат, но люди помогли подскользнуться. Вот у меня и завелась мысль помочь ему на ноги встать, чтобы самой уверенней по китайской земельке шагать. На досуге заведи знакомство с концессионерами Поповыми. У них дела тоже в женских руках. Кроме того, они русские, а с любым русским можно сговориться. Никанор знаком с ними. Говорили мне, даже одинова в их доме обедал. А теперь, батюшка, не сердись, что один совет дам.