Звездный удар - Уильям Майкл Гир

— Есть новости из Филадельфии?

— Нет. Потеряли около тысячи двухсот человек. Кто мог подумать, что они растеряют мужество и отзовут воздушное прикрытие? Знаешь, если бы мы имели возможность не заниматься обычными видами оружия и все силы бросить на восстановление ядерного потенциала, мы бы ускорили…

— Естественно! Страна населена рыдающими гражданами, кричащими об обороне. Соединенные Штаты никогда раньше не подвергались бомбардировке. Все эти привыкшие к комфорту домохозяйки вдруг осознали, что их города стали мишенью: воронки на месте домов очень впечатляют. Им вовсе не улыбается оказаться на носилках “Скорой помощи”. Им не нравится быть бессильными, им не нравится, когда советские бомбы разрушают водопровод. Последний опрос показал, что мой рейтинг приблизился к пятнадцати процентам. Бирч заявляет, что требования о моей отставке имеют веские основания. — Атвуд поднял глаза. — Я и в самом деле не справляюсь?

Хиксон развел руками, качая головой.

— Нет, Джон. Просто мы не предвидели такого хода событий, И теперь воюем на ощупь. Мы не можем ничего поделать. Мы не можем обороняться, потому что наши силы рассеяны. Перекраивание границ в годы правления Горбачева, дефицит и депрессия — все это превратило мир в подобие лоскутного одеяла. Если мы потеряем спутниковую связь, мы даже не узнаем, что творится на фронтах!

— А что там в Крыму? Что-то известно?

— Генерал Мак сообщает, что в Одессе мы деремся за каждый дом. Большие трудности со снабжением. Мы ожидали, что Растиневский выведет войска из Пакистана, но он этого не сделал. Напротив, он продолжает формирование теневых дивизий, призывая стариков и вручая им посыпанные нафталином винтовки со складов. Мы устраиваем им настоящую мясорубку, их потери превышают наши в десять раз, но они все прибывают.

Атвуд вздохнул.

— Турки подходят к побережью. Может быть, это как-то облегчит положение.

— Если не вмешаются армяне. Все будет зависеть от того, кого они больше ненавидят: Москву или турок. И пока Москва будет снабжать их оружием, они будут воевать против турок. Как только турки начнут боевые действия, греки останутся в стороне, и я их не осуждаю: нейтралитет — их единственное спасение.

— А румыны?

— Все еще занимаются пустой болтовней. Но если консерваторы возьмут верх, они ударят по Крыму с запада. И если они сделают это…

— Это будет удар в спину. Пэт, мы даже не сможем эвакуировать оттуда войска.

Хиксон промолчал.

— А Польша?

— Тоже неважно. Черт побери, они обыкновенные люди. Русские ввели в Польшу десять армейских групп. Как ты думаешь, они могут противостоять этому?

— Но это спасло Германию?

— В данный момент. Польша спутала карты Советам, так что сейчас, вместе с Англией и Францией, нам удалось очистить большую часть германской территории. Но мы ничего не можем поделать с Бельгией. Если мы оттянем войска, чтобы ударить по Брюсселю, германский фронт развалится на куски. Или так, или Растиневский опять высадит пару дивизий. Нам нельзя снимать водушное прикрытие на севере, даже в том случае, если Растиневский будет продолжать укрепление бельгийского плацдарма.

Атвуд почувствовал рези в желудке.

— Весь мир спятил.

Хиксон хмыкнул и наклонился вперед.

— И я собираюсь сделать его еще более безумным.

— Желаю удачи. Что ты задумал?

— Я разговаривал с Объединенным комитетом начальников штабов. Не нанося урона действующей армии, мы можем взять Владивосток и удержать его. Если получится, мы сможем открыть новый фронт.

* * *

Моше остановился и почесал заросший щетиной подбородок. Как всегда, он забыл побриться. Поколебавшись, он приложил ладонь к двери.

— Йелед? Это Моше.

Он подождал и опять окликнул:

— Йелед?

Наконец дверь открылась, и Моше ступил внутрь. Ничего необычного, комната такая же, как у всех.

Йелед полулежал на кровати, уставившись в голограмму, светящуюся перед его глазами, — Земля.

Дурные предчувствия охватили Моше. Ничего хорошего из этого не получится. Он подошел к автомату и заказал израильского кофе. С чашкой в руке он поднес стул к кровати и уселся напротив Йеледа. Откинулся назад и, закрыв глаза, вздохнул.

— Ты хочешь поговорить?

Молчание.

— Йелед, мне хочется услышать твой голос. — Моше нервно повертел в руках чашку и, нахмурившись, уставился в черную жидкость. — Поговори со мной. Скажи, что ты чувствуешь. Мы с тобой многое повидали. Ты меня помнишь? Помнишь парня, который вытащил тебя из танка, когда они облили его бензином в Дженине?

Молчание.

Моше содрогнулся. Йелед — первая ласточка. Неужели это произойдет с каждым из нас? Это шок или всего лишь тоска по дому? А может, это влияние космоса? Что, если бог запретил нам покидать свою планету? Что, если мы зачахнем и умрем — как птицы, выброшенные из гнезда ?

— Йелед, мне нужно знать, что тебя беспокоит, Я не только твой командир, но и человек, который жил с тобой, сражался с тобой и… плакал у тебя на плече.

Губы Йеледа зашевелились, глаза оставались прикованными голограмме.

— Я…

— Ну, скажи.

— Пять лет, Моше. Ты знаешь, как это долго? Моя дочь… ей будет десять. А моя жена… ну, многое может случиться за пять лет. Узнает ли меня сын? Он дитя, Моше. Крошечный младенец в пеленках.

Все-таки тоска по дому. Моше не отрывал взгляда от черной жидкости — в ней отражалась белым пятном светящаяся панель потолка.

— Эти пять лет они будут в безопасности.

Йелед обратил страдальческие глаза к Моше.

— Почему?

— Ахимса дал обещание.

Йелед зажмурился.

— Нам и раньше много обещали. Садат давал гарантии. Даже американцы. Сколько зла причинили нам эти обещания, Моше? Наша единственная гарантия — оружие за плечами, МОССАД и его скрытая деятельность. Это другое дело. Ахимса говорил, что Израиль будет в безопасности. Но касается ли это моей жены? Моей дочери? Сына? А, бомбы? А нападения террористов?

— Мы все очень стараемся…

— Мой сын растет без меня! — Йелед сжал кулаки. — Это самое ужасное. Я думал, что мы получим известия.

Чем ответишь на это? Что он мог сказать? — Пять долгих лет. Ей придется пять лет прожить в аду, Моше. Она даже не будет знать, что я жив. Пять лет волнений и… — Покрасневшие глаза Йеледа обратились к голограмме планеты — коричнево-голубому драгоценному шарику, закутанному в покрывало белых облаков.