Последнее лето - Елена Арсеньева

– Здравствуйте, мадемуазель, – шагнул впередОхтин, – сочту за честь вам служить. Значит, вам необходим его благородие?Думаю, это можно будет устроить, только соблаговолите сказать, до чего деловаше касаемо. Вы уж извините за некоторый бюрократизм, за препоны, кои мывыставляем на пути к начальству, но, к несчастью, слишком много народу желалобы видеть господина Смольникова. И каждый полагает свое дело безотлагательным.Но, согласитесь, ежели бы его благородие принимал с ходу всех ищущих с нимвстречи, ему пришлось бы абонировать себе дополнительный стул вот здесь, возледежурного. – И он махнул в сторону унтера, который глядел на него с такимискренним восхищением, что Охтину стало смешно. Ну да, ловкое плетение словес –воистину дар Божий! – Скажем, некоторое время назад приключилась однаистория. Явилась к нам дама с поцарапанной щекой, в такой же обворожительнойшапочке, как у вас… – Он сделал легкий поклон барышне, и последовалавспышка вовсе уж безудержного восхищения в глазах унтер-офицера… –Явилась, да-с, и пожаловалась на другую даму, которая поцарапала ее в трамваебулавкой, коей она прикалывала шляпку к прическе. Ну, вы знаете же эти длинныебулавки, с коими иные особы бывают столь неосторожны! Вот на вас любо-дорогопосмотреть, у вас шапочка сама собой на голове держится… – болтал Охтин,испытывая ну просто-таки давящее любопытство узнать, коим же образом шляпка сиясидит на гладкой, словно отлакированной головке как пришитая.

Девушка подняла на него чудные черные глаза, покраснела ивдруг шепнула заговорщически:

– Вовсе не сама. Она приколота изнутри тремя маленькимишпилечками. Иначе ни за что не удержится! А коли ветер поднимется, то лучшекосынку пуховую сверху набросить, не то никакие шпильки не помогут – непременношапочку сдует и унесет.

Охтин просиял улыбкой благодарности. Наконец-то он узнал этутонкость! От радости даже позабыл, о чем шла речь.

– Да-да, – напомнила барышня. – И что же дамас булавкою?

– Дама вздумала в трамвае ту булавку перекалывать,вагон в это время дернулся, ну, наконечник с булавки соскочил, и остриецарапнуло стоявшую по соседству особу по щеке. Конечно, беда, конечно, больно,однако ведь понятно, что налицо несчастный случай. Однако соседка усмотрела вэтом злостный, преступный умысел и явилась жаловаться господину Смольниковулично.

– Отчего же непременно лично? – изумилась барышня.

– Да видите ли… – потупился Охтин (неохотнопотупился, потому что ему доставляло огромное удовольствие любоватьсяпрелестным, бледно-румяным, черноглазым личиком). – Оказалось, что некогдамеж этими двумя дамами существовало соперничество из-за некоего господина, нуи, сами понимаете, раненая особа решила, что происшествие в трамвае – местьнеудачливой соперницы, достойная самого сурового наказания…

– Так, значит, – с живейшим интересом перебилабарышня, – господин предпочел ту из них, которая впоследствии была ранена,да?

– В том-то и состоит пикантность ситуации, – тожезаговорщически улыбнулся Охтин. – Господин не предпочел ни ту, ни другую,а выбрал вовсе третью! Однако женская логика, видите ли, предмет сложный…Говорят, мужчина может сказать, мол, дважды два – будет пять, а женщина скажет,что дважды два – стеариновая свечка…

– Отчего-то, – сухо перебила барышня, с личикакоторой мигом пропало дружеское расположение, – эту крайне неудачную фразуТургенева непременно цитируют, когда желают женщину унизить. И вообще, непойму, к чему вы мне какую-то глупую трамвайно-шляпную историю поведали. У меняникаких пошлостей на уме нет, мое дело… оно…

Она осеклась, услышав громкий женский плач. Резкоповернулась.

В сопровождении двух полицейских мимо прошла, рыдая изакрывая лицо руками, барышня в бараньем извозчичьем тулупе, распахнутом на груди.Видно было, что одета она в гимназическое платье. Наивная девичья коса лиласьпо спине. Коса была с коричневым бантом…

– Ну, слава богу, – вздохнул дежурный, осеняя себякрестным знамением. – Нашли беглянку, а то отец все слезы источил. Ох,дети, дети…

Собеседница Охтина с невольным любопытством проводилагимназистку взглядом.

– Вот, изволите видеть, – покачал головойОхтин, – какими делами приходится господину Смольникову заниматься. Девицаиз приличной, очень приличной семьи – не буду называть фамилию, но можете мнена слово поверить, – завела, представьте себе, роман с неподобающиммолодым человеком. Неровня он был ей. Такой неровня, что дальше некуда.

– Он был титулярный советник [29] , она– генеральская дочь? – усмехнулась барышня, с презрением поглядывая наОхтина.

– Да если бы! Извозчик он, вот кто. Деревнянепро… – Охтин осекся, сообразив, что едва не ляпнул непотребное. –Извините великодушно! Деревня, словом, она деревня и есть. Смазные сапоги давонючие онучи. Конечно, сердцу не прикажешь, конечно, любовь, однако совсемголову терять не следует. Отец, само собой разумеется, запретил дочке даже думатьо таком Ромео, ну так она возьми да и сбеги с этим дуралеем! И прямиком ксвященнику расстриженному, куда-то в Высоково. Не имел он права венчать, однакоже венчал молодых. На счастье, поссорился с дьячком, таким же беспутником инечестивцем, как он сам, тот его и выдал. Теперь и молодым солоно придется, иэтому иерею препоганому. Надо надеяться, его тоже взяли?

– Взяли, взяли, – кивнул дежурный, – наверхпровели за пять минут до того, как вы, господин Охтин, вышли.

– И этим делом господин Смольников тоже лично будетзаниматься, – сообщил Охтин барышне. – Так что, может быть, вас ккакому-нибудь помощнику его сопроводить? Или я сам могу вашим делом заняться.Если будет на то ваша воля…

Барышня смерила его испытующим взглядом и покачала головой:

– Нет, сударь, вы тут не годитесь. Мое дело, оно… онокасается недавней попытки ограбления Волжского промышленного банка. Слышали,наверное?

Охтин поперхнулся.