Последнее лето - Елена Арсеньева

Может быть, когда Тамару убьют за то, что она совершит, маманапишет ей такую же эпитафию?

Нет, не напишет. Не будет у Тамары могилки, не будет креста,чтобы табличку с эпитафией крепить. Софью Перовскую сначала повесили, а потомбросили в яму с негашеной известью. То же будет и с Тамарой Салтыковой…

Она медленно воздела руки к голове и взялась за волосы.Одновременно она как бы видела себя со стороны и изумлялась: кто этарастрепанная девушка в белой ночной сорочке, которая сидит на постели сзажмуренными глазами в позе страшного отчаяния? Почему она попала в такуюужасную историю? Как так могло случиться, что ей предстоит стать убийцейдругого человека… пусть врага, но – человека?! Как она могла позволить, чтобытопор палача (вообще-то браунинг с семью пулями, но в данном случае это не сутьважно) был вручен ей, девчонке?!

«Очень уж нрав у тебя мягкий, Тамарочка, – бывало,говорила ей мама. – Глина мягкая, а не нрав! Что хочешь, то из тебя ивылепишь. Ладно, только добрые люди на твоем пути встречаются, а ну как злыенавалятся? Что из тебя будет? Смотри, будь осторожна!»

Навалились они, злые люди. Слепили из розовенькой,нежненькой барышни, погруженной в мечтанья да вышиванья, другого человека… нет,не человека, а просто руку, которая должна спустить курок.

– Барышня, Тамарочка! – восклицает за дверьюМаня. – Матушка уже за столом!

На самом деле, ведь уже рассвело. Темно в глазах и в душеТамары, но – редчайшая редкость сырой приволжской зимой! – за окном солнцесветит. Такой особенный весенний полусвет-полудымка, пронизанный ароматомначавшего таять снега и первым тиньканьем синиц. Дрожат ветви берез за окном,чуть касаются стекла… Это озорное царапанье Тамара, сколько себя помнит, слышитпо утрам, и улыбается, и бормочет: «Отстаньте, подружки! Я еще немножкопосплю…»

Неужели в последний раз?!

А что с ней сделают, если она откажется?

Убьют. Синеглазый красавец товарищ Виктор сделает это своимируками. Потому что товарищ Павел, вручая ей браунинг, внушительно сказал:

– Помните, товарищ Валентина (она стала теперьВалентиной, она не только волю свою, но даже и имя утратила!), что залогомуспешного завершения дела становится теперь жизнь ваших близких.

Жизнь мамы, значит. Жизнь Мани, которая вырастила Тамару ибыла ей как вторая мать.

Ой, невозможно об этом думать! Лучше уж поскорей покончитьсо всем!

Она вскочила с постели на домотканый половик, мгновенноозябла, подбежала к голландке, топившейся из коридора, прижалась к ее тепломубоку («Прощай, прощай, печенька, матушка!»), нагнулась над тазиком с водой,поплескала в лицо. Особенно тщательно обмывалась губкой, потом вытиралась.Поглядывала в зеркало на свою сияющую, розовую, ознобными пупырышкамипокрывшуюся кожу. Сны, сны, потайные девичьи сны о ком-то, кто однажды придет икоснется губами ложбиночки меж грудей – «Суженый мой, ряженый, приходи меняпоцеловать!»… Сбудутся ли эти сны?

Ой нет, ни о чем больше не думать! Иначе захочется начать стого, чем, возможно, предстоит закончить: выпустить себе в лоб не последнюю,спасительную пулю, а сразу уж первую.

Полуодетая, в нижней юбке, Тамара кинулась в угол, упала подобраза. Икона Казанской Божьей Матери, любимая ее икона. Сколько молитв переднею произнесено, сколько жарких мечтаний ей поверено!

Сегодня молитвы не шли с языка, только глаза жадно впивалисьв темные, непроницаемые глаза Богородицы. Матушка-Заступница все знает, всепонимает. Все может! Может уговорить своего сына, чтобы он…

А как же его «Не убий!»?

Нет, не станет Матушка-Заступница уговаривать своего сынамиловать девку-убийцу. Не стоит и просить…

Тамара и не просила. Только смотрела, бездумно смотрела втемные, непроглядные очи Богородицы.

– Ну вот, – громко сказала за дверью Маня. –Дождались. Одни будете завтракать, а мы с Анной Васильевной в церковьотправляемся. А вы муфту матушкину не видали, а, Тамарочка?

Не дождалась ответа, заскрипела половицами, уходя.

Тамара вскочила, метнулась к двери – проститься смамой! – но замерла.

Нет, нельзя. Мама сразу все поймет, почует беду. Не надо. Даи больнее это – длить последнее прощанье. Не нужно.

Она даже к окну не подошла – стояла, прижавшись к печке,пока не хлопнула калитка и не заскрипели доски старого тротуарчика под шагамидвух немолодых, огрузневших женщин. Представила: мама идет, сунув руки врукава, чтоб не зябли – муфту она так и не нашла.

Разумеется, как она могла ее найти, когда муфта совчерашнего вечера спрятана у Тамары под матрасом? И не муфта это теперь вовсе,а кобура, как у военных бывают кобуры для револьверов. Сам же револьвер втайничке под отставшей половицею. Лечь на пол, поглубже заползти под кровать иу самой стенки подковырнуть ножом…

Мама и Маня прошли мимо. Наверное, уже скрылись из виду.

Прощайте, любимые!

Нет, все, кончено с прощаньями.

Тамара отерла сухие глаза и принялась одеваться.

* * *

…Помнится, было вскоре после свадьбы… или нет, Сашенька ужеродилась, да-да, как раз через год после ее рождения… в июне месяце Русановуехал на процесс в Саратов, а Эвелина вдруг стала слать ему отчаянные письма.Заскучала невероятно, истерикой от них пахло, а что такое знаменитаяпонизовская истерика, он успел узнать благодаря Лидии… Сколько времени с техпор прошло, а все никак не забывалось! Ну, Русанов отбил телеграмму в Энск:«Выезжай «Алешей Поповичем», встречаю Саратове, твой муж». Через день пришелответ, что выезжает. Русанов снял комнаты поближе к зданию Окружного суда, гдебыл занят на процессе, и сговорился с дочкой хозяйки, что та побудет нянькою.Он не сомневался, что Эвелина приедет с Сашенькой. Не бросит же она годовалуюдочь на Олимпиаду, несколько свихнувшуюся на почве несчастной любви (своейсобственной и сестры Лидии)! А впрочем, у Олимпиады уже тогда появлялись тестародевичьи привычки, которые позволяли предположить, что в будущем из неевыйдет великолепная тетушка.

А впрочем, что еще оставалось делать бедной Олимпиаде,когда…

Нет, об этом потом.

Итак, Русанов стоял на пристани, млея от любви супружеской иродительской, предвкушал, как одной рукой прижмет к себе красавицу-жену, другой– красавицу-дочку, воображал, как ночью, намиловавшись с Эвелиной, поднимется свлажных от любовного пота простыней и заглянет в соседнюю комнату, где будетспать Сашенька, постоит над ней, ангелочком, смаргивая слезу восторженнойродительской любви…

Не так все вышло, как чаялось.