Хэлло, дорогая - Мишин

заложив руки за спину, стояла близ кресла, в котором сидела худосочная, невысокая и весьма прямая пожилая женщина, которую милой старушкой не повернулся бы назвать язык. Конни увидела её сперва только в профиль, но узнала по чертам лица, по цвету кожи и тёмных волос с проседью — явно крашенных. С волнением, теснившим грудь, Конни, вцепившись в сумочку и корзинку, подошла к ней и остановилась чуть поодаль от Марджери, а когда женщина подняла неожиданно холодный, пронзительный взгляд, остолбенела.

Сомнений не осталось. Это была она — та леди со свадебной фотографии матери и отца с подписью на обратной стороне. Её двоюродная бабушка. Гвенет Оуэн.

Гвенет взглянула на Конни и переменилась в лице. Она сжала в пальцах канву и иголку, потом сняла очки с переносицы, не найдясь, что сказать. Констанс вспомнила слова Хэла: мама любит сидеть у окна, любоваться на деревья и вышивать.

Что ж, хотя бы здесь он сказал правду.

— У вас всё будет в порядке? — с подозрением уточнила Марджери, поглядев на миссис Оуэн, а затем — на девушку за её плечом.

Та кивнула:

— Да, всё нормально. Иди, иди, я за ней присмотрю. Не в первый раз уже.

Конни едва совладала с собой, чтобы не поморщиться. Она говорит так, словно Гвенет Оуэн — старая маразматичка, и сама за себя ответить не может.

Но миссис Оуэн, прочистив горло и коснувшись морщинистой, дряблой шеи рукой, недобро дёрнула верхней губой и произнесла:

— Всё более чем в порядке, Джой, ты тоже можешь быть свободна.

— Я всё-таки лучше останусь и буду неподалёку, Гвенет, — снисходительно улыбнулась та, и Конни с ещё большей неприязнью взглянула на неё. — Если вы не будете против.

— Я буду, — решительно сказала Гвенет Оуэн и нахмурилась. — А эти цветы, дорогая, ты принесла мне?

Конни кивнула, замялась. Затем нерешительно протянула корзинку своей последней близкой родственнице со стороны матери, но удивилась, потому что Гвенет не приняла подарок. Потерев друг о друга сухие ладони, она попросила Джой:

— Будь добра, поставь их ко мне в комнату на тумбочку. Нет, нет, впрочем, лучше на окно. Они же пахнут. Боюсь, у меня разовьётся мигрень, если они будут постоянно у меня под носом. И кстати, из корзинки их лучше вынуть и сразу убрать в вазу, иначе они засохнут.

— Думаю, у них там есть губка с водой.

— Я знаю, что такое губка с водой, Джой, — холодно и резко сказала миссис Оуэн. — Я занималась цветами сорок два года. Ты столько не живёшь, сколько я вот этими руками выращивала цветы в саду у дома. Так что будь добра, вынь их из корзинки и поставь в самую обычную вазу, в воду комнатной температуры, и не обрезай стебли — я сделаю это сама.

«Она и не подумала бы их обрезать, даже если бы её об этом попросили» — подумала Конни.

— Хорошо, Гвенет, — улыбнулась Джой, но сухо, без тепла и без душевности. У неё были не самые белые зубы и не самая приятная улыбка. И почему-то Конни стало ещё больше жаль свою двоюродную бабушку. — В какую из ваз?

— В любую, — холодно отозвалась та, словно у неё в комнате их была целая батарея.

А затем замолчала.

Конни передала Джой букет, но осторожно, так, чтобы не коснуться её руки ненароком — и неприязненно проводила взглядом, когда та быстро пошла к двойным дверям из зала. Когда Конни повернулась к Гвенет, она поняла, что та точно так же смотрит Джой в спину.

— Невоспитанная, ленивая, косная девица, — медленно произнесла она и сощурилась. — И вдобавок, очень любопытная. Какие девушки пошли в наше время? Я наблюдаю за этими маленькими шлюшками, и меня чудовищно возмущает, что таким людям позволяют работать в благотворительности. Это же чистой воды фарс. Думаешь, отчего она так себя ведёт? Разнузданность. Разнузданность и отсутствие воспитания. Впрочем, посмотри на неё, и поймёшь, из какой семьи она вышла. Тут всё просто. Достаточно взглянуть на лицо. Всё в какой-то сыпи, Господи Боже.

Констанс сглотнула комок в горле, почти не слыша, что Гвенет говорит. Она смотрела на неё — на руки, покрытые пигментными пятнами, но всё ещё удивительно ухоженные. На морщинистое, с густыми, тёмными кругами под глазами, лицо. На тонкие, запавшие губы, которые, тем не менее, она покрыла едва заметной телесной помадой. Конни смотрела на неё, а видела свою бабушку, Терезу, с которой она оказалась разлучена смертью.

И маму видела тоже.

Наконец, Гвенет заметила, что Конни слишком тиха. Переведя на неё взгляд, она скупо улыбнулась одними только уголками губ и, указав рукой куда-то в сторону, тихо велела:

— Возьми стул и сядь против меня. Ну-ка, дорогая. Дай я погляжу на тебя получше.

Конни торопливо сделала, как ей сказали, и, опустившись против Гвенет, робко скрестила ноги в лодыжках и сложила руки на коленях, а сумочку поставила возле стула. Гвенет долго-предолго, молча, не обронив ни слова, смотрела на неё, и в глубине её радужки, поблёкшей от возраста, но хранившей тёмно-серый прежний цвет, промелькнул влажный блеск.

— Ты так похожа на свою мать, — сказала она севшим от слёз голосом.

Конни спохватилась и полезла в сумочку, чтобы взять бумажные салфетки, но Гвенет остановила её рукой и молча достала из кармана вязаного жакета аккуратный платок с собственными инициалами, вышитыми в уголке. Затем, промокнув нижние веки с поредевшими ресницами, продолжила:

— Мне так жаль, что это приключилось с Мелиссой, дорогая. Когда это было?

— Четырнадцатого июня две тысячи восемнадцатого, — хрипло сказала Конни.

— Боже мой, она была ещё слишком молода для этого, — и Гвенет покачала головой, опечаленно поглядев на руки Конни, но она явно видела перед глазами что-то совсем другое. Может, то, что было подвластно только её внутреннему взору. — Лишиться матери в таком возрасте, детка. Крепись.

Конни кивнула, пытаясь сдержать слёзы. Она здесь была не за этим, но ей оказалось важным услышать такие слова от своей единственной близкой родственницы. Гвенет вдруг с любовью заметила, мечтательно уставившись в одну точку:

— Я помню тот день, когда твоя мать позвонила мне из Принстона, вы тогда жили там. Стояла страшная жара, пот струился по спине даже в комнате, полной вентиляторов. Сразу после этого звонка я отправилась на автобусе в небольшое путешествие и впервые увидела тебя. Очаровательную малышку. Девочка, двадцать один дюйм, семь фунтов, четыре унции. Вот так они мне сказали про тебя.

Конни едва нашла силы улыбнуться.

— Ты, конечно, меня не знаешь и не помнишь, — заметила Гвенет и вздохнула уже печальнее. Улыбка Конни