Молчание бога - Александр Золотько

Нужно выбирать, подумал Ловчий. Это не дьявол и не Бог, это гораздо опаснее. Это – люди.

Это человек, который вертит богами, как ему это выгодно. Ему это настолько хорошо удается, что может возникнуть соблазн...

Гордыня, – подумал Ловчий, глядя на восток, туда, где начинало розоветь небо и выцветали звезды, – страшный грех. Смертный.

И если нет возможности переиграть противника, нужно подождать, дать возможность ему самому себя перехитрить. Надежда слабая, но деваться все равно некуда.

– Им некуда деваться, – сказал Кардинал. – Песок в часах сыплется и сыплется. И не во власти песчинок остановиться. Они могут понимать, что происходит, а могут не понимать – это все равно. Они лягут кучкой на дне часов. И будут лежать, пока я снова часы не переверну.

Кардинал поднес факел к самому лицу Епископа. Кожа на щеке сморщилась, но когда огонь отодвинулся, снова разгладилась.

Изменился, подумал Кардинал. Вместо холеного лица и сытого взгляда – страх и неуверенность. Сколько раз он уже умирал?

– Тебе очень плохо? – спросил Кардинал. – Хочется умереть?

Епископ не ответил. Он далее не открыл глаза. Он просто тяжело дышал. Хрипел, вдыхая и выдыхая тяжелый воздух подземелья. Его приковали в пещере, в которой держали ведьм и колдунов.

Мог Епископ что-то крикнуть или попытаться плюнуть в лицо мучителя, но предпочел ждать. У него появился крохотный перерыв в бесконечной череде смертей. И нужно было этой паузой воспользоваться. Он чувствовал, как зарастают раны, как силы возвращаются в мышцы. Он никогда в жизни не был так силен. Если бы ему дали еще немного времени, он смог бы собраться и вырвать цепи из стены. Напрячься и...

Нож вошел в горло. По груди побежала кровь. Палач, стоявший рядом, повернул лезвие в ране и отошел на шаг.

– Ты думал, мы позволим себе совершить ошибку? – ласково спросил Кардинал, наклонившись к самому уху Епископа. – Думал, ты сможешь вырваться? Мы уже несколько лет учимся убивать не до смерти. И мы этому хорошо научились. Вот сейчас сюда везут бессмертного. Одного из тех, о ком ты читал в Книге Младшего Дракона. Весь путь займет две недели. Может быть, чуть меньше. Для тебя это будут две долгие недели. Самые долгие в твоей жизни.

Кардинал погладил Епископа по щеке. Тот попытался что-то сказать, но только захрипел.

– Чем тяжелее рана, тем дольше она заживает, – участливо сказал Кардинал. – И если не давать жертве снова тот напиток бессмертия, то рано или поздно раны перестанут затягиваться. И жертва умрет. Но тебе я такой возможности не дам. И тому бессмертному такой возможности не дадут. Потому что бессмертие – это не напиток. Это нечто, чего даже я не постиг. Это нечто такое, что передается от бессмертного к смертному, от бога к человеку. Не от Бога, а от божка. Только они это умеют. И, возможно, бессмертие – это не награда, а проклятие. Им не нужно пить это снадобье, чтобы не умереть под ударом отравленного ножа. Но и им нужно время, чтобы заживить рану. А мы ему этого времени не дадим.

Тебе плохо, но ты еще толком не умирал, а он будет умирать целых две недели, беспрерывно. Но не до смерти. Нельзя убивать его до смерти. Эти божки, умерев, оставляют свое мертвое тело и возрождаются заново. Люди, ставшие бессмертными и получившие заодно вечную молодость, убитые – отрастают. Наверное, отвратительное зрелище, когда из отрубленной головы начинает расти новое тело. Потом, на досуге, нужно будет попробовать. Обеспечить, например, тебе бессмертие, а потом посмотреть – как что отрастает...

– Будь ты... – простонал, наконец, Епископ. Кардинал засмеялся, а палач снова ударил ножом, на этот раз в сердце.

– Я почему тебе это так свободно говорю, подумай, – сказал Кардинал. – Потому, что ты никому этого не сможешь рассказать. Тебя уже нет. Твое тело, вернее то, что от него осталось, нашли на дороге в горах. Далее возле Рима, к сожалению, много мерзавцев, отрицающих истинного Бога. Пока много. И пока они нападают даже на иерархов святой церкви. Но скоро все изменится.

Кардинал пошел к двери, но на полпути остановился и вернулся к Епископу. Наклонился к нему и тихо-тихо прошептал:

– Скоро Пасха. Понимаешь? Нет? И они тоже не понимают. Никто из них. А когда поймут – будет поздно. И наступит это!

Медленно восходит огромное багровое солнце. Оно занимает все небо, растекается вдоль горизонта. Оно не жжет, оно просто заливает глаза тусклым багровым сиропом.

Степь.

Солнце нависает над ней и кажется, что вот сейчас оно займет все небо и рухнет на обугленную траву, сминая всё и всех, попавших между ним и степью.

Что-то движется по степи. От солнца. Кто-то движется. Их четверо. Четыре всадника. Непонятно какого цвета их кони, какая масть коней – четыре черных конных силуэта на фоне багрового солнца.

И непонятно, солнце ли толкает всадников, или они увлекают светило за собой. Или им солнце совершенно безразлично. Они знают, что и солнцу, и степи осталось жить несколько крохотных мгновений. Что скоро все это погибнет.

Что они, четверо, посланы именно для этого – сказать о надвигающейся смерти. О конце света. Не предупредить, а просто сказать. Оборвать все надежды, жизни, судьбы. Покуражиться.

Солнце вдруг полыхнуло, превращаясь в расплавленный металл, и выплеснулось в лицо...

Хозяин закричал. Попытался закричать.

– Тихо, тихо... – прошептал кто-то рядом, прошептал на самое ухо, как большой-большой секрет. – Не нужно рваться. Не нужно. Тебе и так очень больно. И будет больно еще очень и очень долго. Когда появится возможность вынуть кляп – мы сможем с тобой поговорить. А сейчас...

Боль раскаленным клинком вошла в грудь, в самое сердце, Хозяин рванулся и, прежде чем боль испепелила его сознание, успел подумать...

Потом, снова приходя в себя, он пытался вспомнить, что же подумал тогда, какая мысль успела проскользнуть между языками боли, но вспомнить не смог. И стало очень обидно.

У него были завязаны глаза. Рот разрывал кляп. И еще трижды возвращалась предсмертная боль, прежде чем кто-то рывком выдернул его изо рта Хозяина.

– А будешь себя хорошо вести, – голос говорившего был чуть хрипловат, и от него веяло не угрозой и не злостью, а, скорее, усталостью и далее некоторым сочувствием. – Будешь себя хорошо вести – я развяжу тебе глаза. И ты сможешь видеть много интересного. Например – меня. И будешь видеть, куда направлен следующий удар. И тогда будет не так больно. Не так больно, как сейчас.

Хозяин закричал.

Он давно не испытывал такой боли. Вообще боли он не испытывал давно. Несколько веков. И такого бессилия он не испытывал... Да никогда он не испытывал такого бессилия. Никогда. В краткие мгновения, когда боль отступала, он мог только понять, что руки его раскинуты и пошевелить ими он не может. Что далее слабая попытка пошевелить руками рождает новую боль, которая вначале сжимает его запястья, а потом словно призывает ту, настоящую, смертную боль.