Наш человек в гестапо. Кто вы, господин Штирлиц? - Эрвин Ставинский

Речь зашла об Ильке, бывшем руководителе агентурной нелегальной сети в Германии. Тут Феликс неожиданно оживился:

— Я его видел на работе дня два назад, — начал рассказывать он. — Стоим в коридоре, разговариваем, пожали друг другу руки и разошлись. И представляешь! Не успел я зайти в свой кабинет, как вдруг заходит Слуцкий и говорит мне: «Я видел, что вы беседовали с Ильком. 3апомните: это должно быть в последний раз!» Ты можешь себе представить Абрама Слуцкого разговаривающего таким тоном! Я, конечно, возмутился: «На каком основании такой тон? Я все-таки начальник отделения!» Он быстро взглянул на меня и процедил сквозь зубы: «Я бы не дорого дал за такого начальника, как вы, и за ваше отделение, которое завтра может быть уничтожено. Я просто разговариваю с вами и, надеюсь, вы меня правильно поняли!» Сверкнул глазами и ушел. Что ты об этом думаешь?

Павел уже начал догадываться, что об этом надо думать и что это значит для Илька. Оба они знали цену предупреждениям начальника Иностранного отдела.

— Может у Слуцкого личная неприязнь к Ильку. Ты же знаешь какой он не сдержанный, резкий, — Павел все еще пытался найти какую-то зацепку, позволяющую надеяться.

Гурский саркастически рассмеялся, потом сказал:

— У Слуцкого было много времени и тысяча возможностей отомстить Ильку, если бы он этого захотел. Например, в его власти было перевести Илька на другую должность или загнать в какую-нибудь дыру, — Феликс опять усмехнулся. — Нет, сейчас у него другие причины так разговаривать об Ильке, и ты сам скоро это узнаешь, или увидишь. И все поймешь!

Он откинулся в кресле и неожиданно мгновенно заснул. Через несколько минут в комнату вошла его жена, взглянула на спящего мужа и сказала буднично:

— Я уже привыкла, что он засыпает на полуслове. Болезнь такая, что ли?

Зазвонил телефон, Феликс тот час же проснулся и, чертыхаясь, подбежал к телефону, снял трубку, потом обернулся к жене:

— Это тебя.

Пока молодая женщина разговаривала, прикрыв ладонью телефонную трубку, Феликс, поглядывая в ее сторону, сообщил:

— Я ожидал услышать: «Товарищ Гурский, немедленно выезжайте на работу». Каждый день так. — Он резко потер виски. — Голова какая-то… Тяжелая. Да! Чуть не забыл. К тебе приедет гость, Графпен. Он готовится выехать в Лондон резидентом… Очень любит поговорить.

После чая жена Феликса стала собираться на какие-то курсы, и он решил ее проводить.

Встреча с Графпеном состоялась на следующий день. Одетый в форму сотрудника НКВД, он держался важно и был немногословен. Расспросив об обстановке в Лондоне, о сотрудниках резидентуры, он закончил разговор и перед уходом сообщил, что на следующий день Павла собирается принять заместитель Слуцкого Сергей Шпигельглас.

Действительно, на следующий день Корнеля пригласил к себе Шпигельглас, толстый, светловолосый, маленький человек. Ничего толком не объяснив о причинах отзыва из страны, он предложил Павлу взять месячный отпуск, а после того, как он отдохнет, будет решен вопрос, где ему работать дальше.

Расстроенный, Павел вернулся домой и занялся переездом на свою квартиру, благо она освободилась. Вечером они с Любой пошли в театр. За ужином он непривычно много пил водки, но Люба молчала.

В театре собралась вся высокопоставленная московская публика: известные артисты, писатели и художники, много военных, дипломатический корпус. Все дамы были в вечерних платьях.

В антракте, в залитом огнями холле, они отошли в угол и занялись своим мороженным. Павел рассматривал прогуливающуюся публику, узнавал лица видных государственных деятелей, потом неожиданно увидел Бориса Бермана, своего бывшего резидента в Берлине, а позже — заместителя начальника Иностранного отдела. В настоящее время он занимал должность заместителя начальника секретно-политического отдела ГУГБ НКВД, но все уже знали о его предстоящем переводе в Белоруссию на должность наркома внутренних дел. Берман сделал вид, что не заметил Павла. Оно и понятно, теперь он был высокопоставленный чиновник.

Спектакль Павел не помнил. Осталось лишь впечатление от изобилия цвета, помпезности и фальши.

Месяц тянулся медленно, но как и всему, и ему пришел конец. В первый же день после выхода на работу Корнеля пригласил к себе Слуцкий. Павел знал его очень хорошо, в том числе и по работе в Германии, хотя он работал под прикрытием торгового представительства. Слуцкий, больше, чем любой руководитель Центра, имел опыт работы с агентурой за границей, поскольку сам был оперативным работником. Это был умный, всесторонне развитый человек, лояльный к своим сотрудникам. В его поведении ощущалась раздвоенность: он был дисциплинированным функционером НКВД, но одновременно, как искренний коммунист и революционер, был сентиментально привязан к прошлому. Только этим обстоятельством можно объяснить случаи, когда Слуцкий не производил уже санкционированные аресты. Так он позволил уехать из Советского Союза дочери Сташевского, спасал других сотрудников, в том числе супругов Зарубиных, которых специально командировал в США. Вполне понятно, что он не испытывал никаких иллюзий ни в отношении себя, ни в отношении судьбы своих близких друзей. Он наверняка знал, что все арестованные «вражеские агенты», с которыми он работал лично, не виновны в тех преступлениях, в которых их обвиняют. Помешать происходящему он не мог, оставалось лишь стоически идти на заклание.

— Садитесь, Корнель, — заговорил Слуцкий. Он избегал взгляда Корнеля и делал вид, что они незнакомы. — Мы вызвали вас в Москву, поскольку располагаем сведеньями о том, что вы с врагами народа Путной и Никольским принимали участие в троцкистской организации. Идите! Вас вызовут для беседы. Свободны!

— Ошарашенный, Павел вышел из кабинета. О каком троцкистском заговоре он говорит?! Путна проходил по делу Тухачевского, Никольский в настоящее время в качестве резидента работает в Испании. Этих товарищей Павел знал, но он никогда с ними близко не общался! Какой-то вздор!

Корнель по инерции продолжал ходить на работу, но его стали избегать как заразного, он ничего не делал и ему ничего не поручали.

И вот арест. Павел надеялся, что может теперь наконец, все прояснится и жизнь наладится…

Машина приближалась к площади Дзержинского. Начинался слякотный, хмурый весенний день. Появились первые автомашины и озабоченные люди все куда-то спешили по своим делам.

По прибытию на Лубянку, Павла заперли в каком-то тесном помещении. Только теперь он ощутил страх, страх перед неопределенностью, невозможностью проснуться и вернуться к прежней жизни.

Потом его повели по узким коридорам, сунули в небольшую камеру, где уже сидел один заключенный, одетый в рабочую одежду. Он его просветил: раз вы работали за границей, вас отсюда уже не выпустят, потому что много, мол, знаете.

На следующий день, после завтрака, его повели в отдел приема арестантов: тщательно там обыскали, сфотографировали, заполнили анкеты, сняли отпечатки пальцев, провели медицинский осмотр и наголо обрили. Все эти процедуры Павел воспринимал совершенно равнодушно. Чего волноваться? Проверят и отпустят. Тогда можно будет жить спокойно, без этих ночных ожиданий.