Раненый город - Иван Днестрянский

— О-го-нь! — Что было сил воплю и, не выдержав, снова кидаюсь к балконному проему в торце. У «Дружбы» вся улица в поднятой взрывами пыли. Обратно за кинотеатр под уклон сползает подбитый бэтээр. Порядок! Убегаю обратно. Пытаюсь высмотреть, куда стрелять. Ни черта не видно. Стрельба и грохот отовсюду. В соседней комнате Гуменюк и Волынец лупят из пулемета по крышам и дворам, туда, где должен находиться невидимый противник. От частных домов в сторону кладбища начинают отбегать фигурки. Наконец-то! Приложив автомат к подоконнику, ловлю одну в прицел и стараюсь бить короткими очередями. Фигурка пляшет то слева, то справа от мушки. Никуда не годится! Вдруг замечаю свои, словно серые и полупрозрачные при свете дня, трассеры. Они идут заметно ниже. Дьявол! Прицел-то постоянный! Поспешно перевожу валик прицела и продолжаю стрелять. Остатков магазина нет. Кажется, всего несколько секунд — нет и второго. Опять очередь из крупнокалиберного по нашим окнам. Падаю на пол. Надо перезарядить магазин! Пока ищу патроны по карманам и снаряжаю, стрельба стихает. Заскакивает вопящий от возбуждения Гуменяра.

— Лейтенант! Ты видел, как их бэтээр с бээрдээмкой драпали!!! Вот это да! Умыли мы царан нечесанных!

Поднимаюсь и окликаю своих. Все на месте, потерь нет! Со стороны «Дружбы» слышен громкий треск. Это в горящем бэтээре рвутся патроны. Самого бэтээра не видно, но оттуда разлетаются во все стороны ленты дыма. Посмотрев, радостно скатываюсь вниз, узнать, как дела у Али-Паши. После недолгих поисков застаю его наблюдающим за тем, как посланные за кинотеатр бойцы шмонают посреди улицы отбегавшихся националистов и собирают оружие.

Одно тело волоком тащат к нам.

— Эй, воины, зачем нам эта дохлятина? — окликает их взводный.

— Командир! Да это же румын, румын сраный!

— С чего это вы решили?

— Да вы документы посмотрите и его письма! Письма в Бухарест!

Принимаем документы и, сверяя с лицом, наклоняемся над трупом. Удостоверение Министерства обороны Республики Молдова. Али-Паша, с трудом разбирая латиницу, спрашивает:

— Эдик, что это за бред — локотинент-колонел?

— Старший лейтенант по-румынски. Не доказывает это ничего. Мули свои военные чины уже давно на румынские перевели.

— Тоже старлей, значит. Гм! Ну, еще кусок приднестровского хлеба я сегодня отработал! А это что написано?

— О! Советник министерства обороны. Любопытная должность!

— Больше документов нет? Письма давай! Гм! Тоже на латинице. Я тут вообще ни хрена не понимаю. На, читай. Ты же молдавский язык учил.

Разглядываю письма. Учил, да плохо. Еле на тройку выползал. И не потому, что учить не хотел, просто больших способностей у меня к языкам нету. А те скромные, что были, начисто отбили в школе. Спецшкола в национальной республике Союза — это было что-то с чем-то. Три языка и до усрачки геометрии с математикой… Профилирующие предметы, а особенно те из них, которые вели завучи, мы ненавидели. Так ни один язык я толком и не выучил. На хорошую оценку всегда зубрил. Потом, уже в университете, один раз выучил наизусть по-молдавски стихотворение Матеевича «Наш язык». Ничего, понравилось. Рифма хорошая, смысл полезный. О любви к своему языку и земле. До сих пор слова и перевод местами помню: «Плес Днестра, в котором ясно догорают звезд лампады…». Но теперь вся любовь куда-то ушла, в речных плесах отражаются вспышки выстрелов и чтению важного письма зубрежка не поможет. Рассматриваю обращения в начале текста и почтовые печати.

— Это вот, — показываю, — из Бухареста. Видишь, на штемпеле: Букурешти. А этот листок — ответ он, похоже, писал. Вот, вначале: «дорогая мама». И вот как хочется ему в эти свои Букурешти из этой варварской, так и написал, страны! Стало быть, румын!

— Во дела! А поконкретнее доказательств нет?

Пожимаю плечами. Взводный вновь осматривает труп. Ногой с усилием переворачивает его и, наклонившись, расстегивает кобуру.

— Ну, дебилы! По карманам пошастали, а пистолет-то вот он, здесь! Ого-го! «Беретта»!!! Классная пушка! Будет мой! Теперь верю: точно румын!

Али-Паша доволен, как таракан, нашедший завалившийся в щель бутерброд с маслом. Так цветет, что просто скрыть этого не может. Распоряжается всем убираться по местам, собранные автоматы — под замок, а документы румына — в штаб батальона. Тут же, на колене, мурлыкая, строчит записку-донесение. Представляю себе, что он напишет: «Атака отбита. Уничтожены бронетранспортер, офицер и до пятнадцати солдат противника». Меня тоже всего распирает от гордости. Так легко далась первая победа!

— И дорога-ая не узна-ает, каков румына был конец… А ты иди! Чего стоишь? Бди и организуй! Если опять не полезут, то обстреляют, как пить дать! — отсылает меня командир.

Возвратившись к своим, говорю, что мулей наложили внизу, как дров на лесопилке, вместе с их румынским командованием. Особенно гранатометчики с агээсом отличились.

— Этот тощий поваренок, Гершпрунг, что ли?! — удивляется Серж.

Странный юмор. Что за Гершпрунг? Почему поваренок? На вопросы о себе отвечаю, — да, стрелял, только, куда попал, не видел. Серж и Жорж снисходительно улыбаются.

— Одно интересно, — замечает Жорж. — Как это они сегодня полезли без матюгальника? Раньше, бывало, сначала каркают: «Приднестровские сепаратисты! Сопротивляясь законным силам правопорядка, вы совершаете тяжкие преступления! Одумайтесь! Прекратите сопротивление конституционным силам, и ваша участь будет облегчена!» Короче, весь такой ментовский бред.

Я зачарованно слежу за его дымящей трубкой, которая, подобно костру диких индейцев, семафорит в такт словам. Ловко он с ней обращается. У Сержа такая же, но ему до Жоржа — как до Парижа.

— Полицейский, а не ментовский!

— Да какая разница? — фыркает Серж.

Я не выдерживаю.

— Значит, между мной и полицаями нет никакой разницы? Это хотел сказать?!

— Это еще поглядеть надо.

— Смотрите не проглядите! — И ухожу от них. А они этого как бы не замечают.

— Не верят уже, что их брехня подействует, — долетает до меня последняя реплика Жоржа.

Нашлись герои! Видал я таких! Внизу снова натыкаюсь на взводного. Чего лазит? Командир он, может, и бывалый, да скоро достукается со своими панибратством и поощрением погромных настроений…

— Сырбу! Ты где? Оглиндэ, и ты здесь! Я зову, а вы не слышите! А ну идите сюда, переведите письмо! Замок наш зря молдавские харчи жрал. Ни хрена не понимает, как монголо-татарский завоеватель! Варварская страна — и точка!

И этот — туда же! Не может не проехаться! Молдаване бросают взгляды на меня, затем в бумаги и понимают, что «варварская» — это не мое словечко, а в письме так написано. Ваня расправляет листы и начинает читать, изредка обращаясь к советам своего соплеменника-ополченца.

— Да, так и начинается. Сначала приветствие, а потом: «Как я устал в этой варварской стране! Когда становится совсем противно, вспоминаю Бухарест, культурный город, против которого здешняя столица — деревня. И народ здесь ленивый. Ничего не делают, но хотят получать много денег. Молдаване бескультурные, наглые, крестьяне и солдаты не уважают офицера, господина. Когда Россия с Украиной совсем развалятся, мы заберем обратно свои Бессарабию и Буковину, заставим их работать, как следует, и вылечим от лени и глупости палкой».