Как любят мертвые - Чарльз Буковски

- Он же говорит, что их тут нету, - сказал Эндрю.

- Педики - прирожденные вруны. Я их из него вытрясу. Ты сиди и винцо себе пей.

А я этим гондоном займусь.

Линкольн поднял Рамона, перевалил себе через плечо и отнес в спальню.

Эндрю остался сидеть и пить вино. Из спальни доносились какие-то разговоры и крики. Тут он увидел телефон. Набрал нью-йорскский номер, за рамонов счет. Там жила его бикса. Она свалила из Канзас-Сити за лучшей жизнью. Но до сих пор писала ему письма. Длинные. Жизнь пока не улучшалась.

- Кто?

- Эндрю.

- О, Эндрю, что-нибудь случилось?

- Ты спала?

- Собиралась ложиться.

- Одна?

- Ну конечно же.

- Так вот, ничего не случилось. Этот парень меня в кино протащит. Говорит, у меня лицо утонченное.

- Ох, это же чудесно, Эндрю! У тебя прекрасное лицо, и я тебя люблю, сам знаешь.

- Конечно. Как у тебя там, киска?

- Не очень, Энди. Нью-Йорк - холодный город. Все только в трусики норовят залезть, им одного подавай. Я официанткой работаю, сущий ад, но думаю, что получу роль во внебродвейской пьесе.

- Чё за пьеса?

- Ох, не знаю. Какие-то розовые слюни. Один черномазый написал.

- Не доверяй ты этим черномазым, крошка.

- Я и не доверяю. Это просто опыта набраться. И у них какая-то известная актриса за бесплатно играть будет.

- Это-то ладно. Но черномазым не доверяй!

- Я ж не набитая дура, Энди. Я никому не верю. Просто опыта набраться.

- Кто черномазый?

- Фиг его знает. Какой-то драматург. Просто сидит все время, траву курит и рассуждает о революции. Революция сейчас - самое то. Приходится следовать моде, пока ее не сдует.

- Этот драматург - он к тебе не шьется?

- Не будь таким дураком, Эндрю. Я к нему хорошо отношусь, но он же всего-навсего язычник, зверь... А я так устала столики обслуживать. Все эти умники - за задницу щиплют только потому, что четвертак на чай оставили. Ад сплошной.

- Я о тебе постоянно думаю, крошка.

- А я - о тебе, красавчик, старина Энди-Большая Елда. И я люблю тебя.

- Ты иногда смешно говоришь, смешно и по-настоящему, вот поэтому я тебя и люблю, малышка.

- Эй! Что там у вас за ВОПЛИ?

- Это шутка, малышка. Тут у нас в Беверли-Хиллз большая пьянка. Знаешь же этих актеров.

- Орут так, будто убивают кого.

- Не волнуйся, крошка. Это просто шутка. Все ужрались. Кто-то роль репетирует.

Я тебя люблю. Скоро позвоню опять или напишу.

- Пожалуйста, Эндрю, я люблю тебя.

- Спокойной ночи, лапусик.

- Спокойной ночи, Эндрю.

Эндрю повесил трубку и направился к спальне. Вошел туда. Рамон распластался на большой двуспальной кровати. Он был весь в крови. Все простыни были в крови.

Линкольн держал в руке хозяйскую трость. Ту самую, знаменитую трость, которой Великий Любовник пользовался в кино. Вся она тоже была в крови.

- Сукин сын не хочет раскалываться, - сказал Линкольн. - Принеси мне еще бутылку вина.

Эндрю сходил за бутылкой, открыл ее, и Линкольн присосался к горлышку надолго.

- Может, 5 штук тут и нет вовсе, - сказал Эндрю.

- Есть. И нам они нужны. Педики - хуже жидов. В смысле, жид лучше сдохнет, чем хоть один пенни отдаст. А педики ВРУТ! Усёк?

Линкольн снова посмотрел на тело на кровати.

- Где ты спрятал 5 штук, Рамон?

- Клянусь... клянусь... из глубины души, нет у меня 5 штук, клянусь! Клянусь!

Линкольн обрушил трость на лицо Великого Любовника. Еще раз. Текла кровь. Рамон потерял сознание.

- Так ничего не выйдет. Засунь его под душ, - велел Линкольн брату. - Оживи его. Смой всю кровь. Начнем все заново. На этот раз - не только рожу, но и хуй с яйцами. Он у нас заговорит. Тут любой разговорится. Сходи его вымой, а я пока тут выпью немножко.

Линкольн вышел. Эндрю взглянул на кровоточившую красную массу - к горлу на мгновение подкатил комок - и стравил прямо на пол. Проблевавшись, почувствовал себя лучше. Поднял тело, доволок до ванной. Рамон, казалось, начал оживать.

- Пресвятая Мария, Пресвятая Мария, Матерь Божья...

Пока они шагали к ванной, он повторил это еще раз:

- Пресвятая Мария, Пресвятая Мария, Матерь Божья...

Втащив в ванную, Эндрю снял с Рамона всю пропитанную кровью одежду, увидел стойку душа, положил Рамона на пол и проверил воду, чтобы была нужной теплоты.

Потом снял собственные ботинки с чулками, штаны, трусы с майкой, залез в душ вместе с Рамоном, придерживая его под струей. Кровь начала смываться. Эндрю смотрел на воду, стекавшую по слипшимся седым волосам, плоско облеплявшим голову былого идола Всего Женского Рода. Сейчас Рамон выглядел просто жалким стариком, обмякшим и сдавшимся на его милость.

Затем неожиданно для самого себя, будто его толкнул кто, Эндрю выключил горячую воду и оставил одну холодную.

Прижался губами к уху Рамона.

- Нам нужны, старик, всего лишь твои 5 кусков. И мы отвалим. Ты нам просто отдай эти 5 кусков, и мы оставим тебя в покое, понятно?

- Пресвятая Мария... - только и произнес старик.

Эндрю вытащил его из душа. Выволок обратно в спальню, положил на кровать. Перед Линкольном стояла новая бутылка вина. И он ею занимался.

- Ладно, - сказал он. - На этот раз он заговорит!

- А я думаю, у него нет 5 штук. Таких пиздюлей получать за каких-то 5 штук - да никогда в жизни.

- Есть-есть! Педик, жидяра черножопый! Щас он ЗАГОВОРИТ!

Линкольн передал бутылку Эндрю, который из нее немедленно отхлебнул.

Линкольн взялся за трость:

- Ну? Хуесос? ГДЕ 5 ШТУК?

Человек на постели не ответил. Линкольн перевернул трость, то есть прямой конец зажал в кулак, а изогнутым обрушился на яйца и член Рамона.

Тот не издал почти ни единого звука, если не считать долгой череды стонов.

Половые органы