Командир субмарины. Британские подводные лодки во Второй мировой войне - Бент Брайант

Мартовским весенним вечером, когда «Сафари» выскользнула из гавани Алжира, я ощущал себя тем самым десятым маленьким негритенком. К этому времени мы ходили в Средиземном море уже целый год, и в течение этого года погибли все те немногочисленные офицеры-подводники, которые еще оставались на службе. Во время кампании в Северной Африке потери подводного флота союзных войск составляли около 50 процентов, причем главный удар пришелся именно на британские субмарины. А в самое последнее время, среди прочих, пропала и лодка «Турбулент», командир которой Тибби Линтон оставался последним из моих сверстников в Средиземном море. Немало прочих наших товарищей уже ушли, и их место заняли блестящие молодые офицеры, но моя душа с трудом принимала новое поколение, тоскуя о друзьях.

Странно, но казалось, что некоторые предчувствовали приближение конца, словно ощущая мрачные знамения. Иногда человек внезапно менялся, словно теряя волну внутреннего энтузиазма, ту самую беззаботную уверенность в себе, которая внушает, что ничего плохого произойти не может. Я не перестаю размышлять о взаимосвязи событий: то ли у моих товарищей появлялось некое шестое чувство, позволяющее им ощущать за своей спиной смертельную опасность; то ли, напротив, начинало сказываться перенапряжение, и люди теряли боевую интуицию и хватку, которые и помогали им бороться и выживать. Но Тибби казался совсем иным. Ему предстояло заслужить свой крест Виктории посмертно, после того, как его субмарина «Турбулент» подорвалась на мине, выполняя рискованную, но тщательно продуманную операцию по уничтожению двух итальянских крейсеров, прятавшихся возле острова Маддалена.

Однако тот весенний вечер нес с собой куда больше, чем просто приятную погоду, он сигнализировал о том, что Средиземное море начало прогреваться и скоро за его температурными скачками сможет спрятаться субмарина – точно так же, как самолет прячется за облаками.

Но времени на длительные размышления не оставалось; первые часы похода, так же как и последние, несли с собой особую опасность. Конечно, вражеский флот вряд ли мог подойти так близко к Алжиру. Но воздушные асы всегда остаются воздушными асами, поэтому существовала реальная опасность, что Королевские воздушные силы совершат ошибку и утопят нас еще до того, как мы сможем воплотиться в свое второе «я», то есть стать бдительной командой патрулирующей боевой субмарины. Всего лишь за несколько походов до этого, едва мы вышли из порта Алжир, нас атаковал самолет «веллингтон». И хотя мы успели погрузиться как раз вовремя и его глубинные бомбы не нанесли нам повреждений, он ни за что не смог бы найти нас на поверхности, успей мы войти в свою обычную боевую форму. Только достигнув абсолютной концентрации воли, оказывалось возможным заострить разум настолько, что он начинал интуитивно ощущать и понимать невидимое и без единого слова или сообщения воспринимать затруднения вахты, несущей службу на мостике.

«Веллингтон»

Мы вновь оказались в Тирренском море, возле восточного берега острова Сардиния, где год назад мы совершили свое первое погружение. Сейчас мы представляли собой уже совсем иную команду, не потому, что изменился списочный состав, хотя и в этом смысле произошли некоторые сдвиги, а потому, что сейчас мы стали сплоченной боевой командой. Тогда некоторые из нас ворчали, еще не увидев военных действий, недовольные невозможностью выспаться из-за поломок и маневров. Сейчас же, потопив не менее тридцати вражеских кораблей и избежав смерти от сотен глубинных бомб, мы моментально вошли в бесконечный круговорот патрульной жизни, с теми же авариями и передвижениями, которые мы знали уже очень хорошо. И все-таки слишком хорошо их не может узнать никто.

Мне нравилось побережье Сардинии. Хотя оно и не отличалось изобилием целей, мы провели там два вполне приличных патрулирования. Утром на заре ветерок доносил с берега совершенно восхитительные запахи вересковых пустошей и рождал ностальгические мысли о родных местах: так хотелось побродить там с ружьем или посидеть с удочкой. Но что касается меня лично, то для меня вереск имел небольшой изъян: он неизменно вызывал у меня приступ сенной лихорадки.

В походе все старались находиться на своих местах, чувствуя, что каждая потерянная секунда может иметь роковые последствия. На практике же всегда оказывалось, что, прежде чем попадалась приличная цель, приходилось немало потрудиться, рассчитывая, планируя и выжидая.

Атаки глубинными бомбами и преследования воспринимались субмаринами как неизбежное зло, следующее за атакой, – так же, как ночь следует за днем. Они представляли собой нечто, что необходимо выдержать, пусть и с большим трудом. Это нечто захватывало, так как для того, чтобы спастись и выжить, требовалось мобилизовать все мыслимые и немыслимые средства. А выжить нужно было, чтобы продолжить свое главное дело – охоту на военные корабли. Настоящее волнение и охотничий талант приходили ко мне, да надо думать, и к другим, в погоне, а достигали кульминации в момент атаки. Все происходящее потом больше походило на спад. Если торпеда прошла мимо цели и атака оказалась неудачной, все вокруг окрашивалось в черный цвет и положение казалось совсем никуда не годным, как, впрочем, это и было на самом деле. Шум и кутерьма, вызванные уничтожением судна и попытками спасти тех из моряков, кого еще можно было спасти, всегда нарушали сосредоточенность противника на охоте.

Боевой поход всегда планировался заранее: первые день-два предпочтительнее было провести, исследуя заграждения, прежде чем стараться проникнуть в основные вражеские убежища. Первый период проходил в изучении границ охраняемых районов, в примерной оценке сил противника и особенно в регистрации перемещений вражеских минных тральщиков – там, где они прошли, должен образоваться свободный от мин фарватер, по которому можно без опаски передвигаться. Сначала мы организовали патрулирование в заливе Орозеи, немного позже перешли в хорошо защищенный залив Кальяри, на самом мысу которого и расположен порт, давший имя заливу.

Первой появившейся целью оказался крупный то ли противоминный, то ли противолодочный тральщик, двигавшийся вдоль берега на юг. Однако он не представлял собой той цели, о которой можно было мечтать. Он мог нести орудия лучше наших и вполне имел шанс оказаться оборудованным для охоты и подводной атаки субмарин. Собственно говоря, именно для таких целей подобный флот и предназначался. Но он мог изначально предназначаться и в качестве минного тральщика – мы не знали, в каком именно варианте оборудовано это судно.

Конечно, им стоило заняться, но стоило ли рисковать собственной жизнью?

Для торпед цель казалась слишком маленькой. На поверхности я не сомневался, что преимущество на нашей стороне; огромный плюс заключался в неожиданности атаки; из-за нашей спины светило солнце и дул ветер: солнце ослепляло противника, а ветер относил дым орудий в глаза наводчику. Но если бы вдруг появилась противолодочная авиация, то шансы резко изменились бы, нам пришлось бы срочно погрузиться, и тогда из охотника мы превратились бы в жертву. Воздушный патруль только что пролетел на юг; обычно в одну сторону он двигался примерно час, так что его скорого возвращения ждать не приходилось. Единственным нашим слабым местом представлялось орудие: его казенная часть постоянно норовила заклинить, а наш признанный силач, чьим грубым методам она повиновалась, остался, заболев, на берегу в Алжире. Его последователь еще не обладал достаточной сноровкой и знанием материальной части орудия, чтобы стукнуть капризный агрегат в единственно верный момент с должной силой и в нужном месте.