Блудное чадо - Дарья Плещеева

И вот осенью новость прозвучала.

В городе Маастрихте повара и его помощников прихватили на горячем. Все трое – в городской тюрьме, ждут суда и заслуженного наказания.

– Проклятое чадушко! – воскликнул Петруха. – Ведь точно все разболтает – кто таков, откуда родом!

– А второй дурень еще добавит… – проворчал Ивашка. – Ну, опозорились – дальше некуда…

Шумилов, пересилив себя, спросил Анриэтту: что она, особа, много в жизни повидавшая, обо всем этом думает?

– Думаю, что нужно скакать в Маастрихт, узнавать, что там на самом деле произошло. А главное – кому заплатить, чтобы двум вашим красавчикам устроили побег, – сказала Анриэтта. – Тогда вы их хватаете и везете в любую прибрежную рыбацкую деревню. Там нанимаете лодку, переправляетесь в Гаагу или в Амстердам. Садитесь на судно, плывете в Либаву или в Ригу. Ну, а оттуда уж сами сообразите, как двигаться в Москву.

– Понятно.

– Я дам денег, сколько нужно на это дело. И тогда буду считать, что я с господином Башмаковым в расчете.

Шумилов кивнул. Потом посмотрел Анриэтте в глаза – пожалуй, впервые за все время их знакомства.

Посмотрел, но не сказал ни слова.

Выпроводив московитов из Парижа, Анриэтта вздохнула с облегчением. Вроде бы все им растолковала, денег дала, сколько могла, продав дорогие перстни и ожерелья, письмо Денизе и маленький подарок тоже дала. Теперь можно было жить спокойно.

А вот не жилось…

Очень хотелось опять спуститься на задний двор и вволю помахать рапирой!

Еще более хотелось выиграть поединок у наловчившегося неплохо фехтовать Шумилова. Она уже предлагала ему нанять хорошего фехтмейстера – что могла, дала, теперь пусть совершенствуется у мастера. Но он не желал. На том и расстались.

Ивашка получил поцелуй в щеку, Петруха, незаметно для прочих, – в губы, а Арсений Петрович – ничего.

То есть Анриэтта сказала всем троим по-русски: «С Богом!»– и перекрестила всех троих на католический лад. Вот и все, что досталось Шумилову.

Она знала, что с Ивашкой, скорее всего, еще увидится. Когда детки подрастут, Дениза найдет возможность приехать в Париж, тем более что не мешало бы ей увидеться с отцом, который в свои восемьдесят шесть лет еще жив, бодр, сидит в своем замке на берегу Луары и выбирается оттуда лишь на виноградники. Он, как Анриэтта узнала, считал дочь умершей, стало быть, в завещании она не значится, и все добро может достаться двум сыновьям от первого брака, а это несправедливо.

Как вышло, что Дениза порвала отношения с родней, Анриэтта знала – на этом настоял кардинал Мазарини, чтобы его поручения были действительно тайными, Дениза же согласилась скорее ради нее, Анриэтты, потому что считала ее единственной сестрой, сводных же братьев недолюбливала.

Все, что удалось узнать о родственниках Денизы, Анриэтта честно записала и молила Бога, чтобы московиты благополучно изловили своих беглецов и добрались до Москвы.

Но, видно, был в ее молитвах какой-то изъян, и не от чистого сердца она просила о такой милости…

Недели полторы спустя после их отъезда, когда Анриэтта уже легла в постель и собиралась прочитать на сон грядущий несколько страниц модного романа «Артамен, или Великий Кир», вошла горничная Мадлен.

– Что случилось? – спросила Анриэтта.

– Там один из этих господ, что к вам приходили, из этих троих…

Анриэтта вскочила и выбежала в гостиную. Там стоял Ивашка. На его высоких сапогах была вся грязь, сколько ее имелось на дороге от Маастрихта до Парижа, и еще немного особенной черной, парижской.

– Ты один, братец? А остальные? Садись, говори! – приказала она.

– Мы совсем немного опоздали…

– Куда они подевались?

– Мы приехали – и сразу к тюрьме, как ты сказала, познакомиться с кем-то из стражи… – печально сказал Ивашка. – Мы должны были сразу просить свидания с этим… с этим, чтоб ему…

– Садись, братец.

– Я грязный, как прах…

Анриэтта позвала привратника Клода и велела ему стащить с гостя сапоги. Пока он помогал Ивашке раздеться, Анриэтта выслушала краткий и печальный рассказ.

Московитов погубило то, что они собрались в точности следовать ее совету.

Навещать узников никому не возбранялось, более того – тюремной страже это было выгодно, потому что посетители обычно оставляли несчастным немного денег, и на эти деньги можно было купить еду в кабачках получше, чем тюремная похлебка; стражники охотно исполняли такие поручения и бегали с мисками и корзинами, потому что к их рукам прилипала чуть не половина таких денежек, а начальство смотрело на этот приработок сквозь пальцы.

Вместо того чтобы сразу открыто явиться к Воину Афанасьевичу и Ваське Черткову, московиты попытались завести дружбу со сменившимся с караула стражником или надсмотрщиком, они так и не разобрались в его ремесле. Этот человек был изловлен на узкой улочке поблизости от тюрьмы и довольно неуклюже препровожден в кабачок, где, к удивлению московитов, подавали очень приличную еду и хорошее бургундское вино. Маастрихт числился нидерландским городом, но сам себя, по-видимому, считал бургундским.

Через час московиты уже знали, что тюрьма – в доме, где верховный суд провинции, что узники содержатся в цокольном этаже, где имеются хоть крошечные окошки, а вот еще ниже – подвал с орудиями для пытки. После описания этих орудий им лимбуржские флаи с начинкой из яблок и груш просто в горло не полезли.

Они долго собирались объяснить то ли стражнику, то ли надсмотрщику, что от него требуется, и нечаянно напоили его до состояния, когда мечты выдаются за действительность. Он стал громко хвастать, что начальник тюрьмы ему первый кланяется, что господа судьи считают его за своего, что без него ни одного важного решения не принимают. И хвастовство – еще полбеды, а настоящая беда – он орал и вопил об этом на всю рыночную площадь. Кончилось тем, что московиты расплатились и сбежали.

И тогда еще было не поздно подойти к тюрьме и, опустившись на корточки, попробовать вызвать к узкому окошку Воина Афанасьевича или хоть Ваську. Они этого не сделали.

Ночевать они пошли туда, где оставили лошадей, – на постоялый двор возле «Врат ада». Эти городские ворота имели удивительно высокие башни, и Петруха с Ивашкой, которые тоже побаловали себя бургундским, громко стали сравнивать их с кремлевскими. После чего Шумилов, ловко схватив Ивашку за ухо, потащил его на постоялый двор, шепотом обещая выпороть. Но как-то обошлось.

Хозяину постоялого двора, пожилому и много повидавшему немцу Руперту Каценеленбогену, которого занесло в Маастрихт еще в военные годы, Шумилов чем-то понравился, он затеял беседу, обрадовался правильной немецкой речи гостя, а потом, узнав, что Шумилов хочет помочь угодившему в тюрьму приятелю, посоветовал, к кому из служителей суда обратиться, чтобы во время встречи не слишком мешали.