Час абсента - Нина Вадченко

— Теперь я спокойна, — замогильным голосом ответила Гренадерша и допила абсент.

— Ты уверена, что совершила преступление? — казенным тоном спросила Инна.

— Преступление? Какое преступление? — закричала Гренадерша в каком-то внезапном бешенстве. — Я убила подонка, скотину, мерзкого скунса, никому не нужного, отвратительного вонючку, который позволял себе пакости, который из нас соки пил, которого убить — сорок грехов простят! И это преступление?!

— Да, ты убила Алекса, — вдруг поверила Инна. И чуть не добавила: «И правильно сделала», но вовремя сдержалась.

— И ничуть об этом не жалею. — Верунчик снова успокоилась и натянула на лицо маску невозмутимости.

— Вера, почему ты призналась? — Вот он, самый нужный для Гренадерши вопрос. Именно он ее мучил и терзал.

Она встрепенулась навстречу этому вопросу, и Пономаренко, наконец, увидела истинное ее состояние. Будто судорога прошла по лицу Верунчика. Какие-то тайные мысли скрутили ее волю, ее разум в бараний рог. Спеленали, как мумию, и теперь она задыхалась без воздуха и без опоры.

— Я боюсь дьявола, — прошептала Верунчик и опасливо оглянулась.

— О господи! — воскликнула Инна. Ей совсем не хотелось стать свидетелем безумия Гренадерши. Хватит с нее Надюнчика. Бацилла, что ли, бродит по фирме? Все в конце концов сходят с ума. Даже такая несгибаемая на вид Гренадерша.

— Я боюсь дьявола, — повторила Вера. — Мне кажется, это он заставил меня убить Алекса. И он теперь заставляет меня признаться. И письма в голубых конвертах он шлет. И ослушаться его нельзя.

— Какая чушь! — выругалась Инна. — Какой дьявол? Называй вещи своими именами. Ты просто раскаиваешься. Вот и все. И боишься своего раскаяния. Оно тебя пугает. Знаешь, что говорил Ларошфуко? «Раскаяние — это обычно не столько сожаление о зле, которое совершили мы, сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ».

— Плевать мне на Ларошфуко! Противно, когда думаешь о себе, что ты арфа, а кто-то играет на тебе, как на простой балалайке. Но вот кто этот музыкант? Поздно я прозрела, поздно. Я уже не узнаю, не успею. Но ты, Пономаренко, должна его вычислить. Должна. Выдери из панциря и растопчи эту гадину. И пожалуйста, просьба у меня к тебе: не побрезгуй, сообщи мне за колючую проволоку его имя. Меня это греть будет там, на зоне, поверь.

— Ты преувеличиваешь, Верунчик, — пыталась протестовать Инна. — С чего ты взяла, что кто-то за этим стоит?

— Пленку посмотри — тогда и поговорим, — устало сказала Вера. — Все, я шарик сдутый, а ты еще можешь побарахтаться. Я тебе это завещаю.

— Девчонки, вы тут не поумирали? — Голова Коротича просунулась в дверь. — Мы вас заждались.

— Заходи, Олег, — пригласила Инна. — Вера Степановна хочет сделать сообщение.

— Уволь, — запротестовала Верунчик, — сама им все скажи. Противно повторять два раза.

— Вера Степановна созналась в убийстве Алекса, — выдавила из себя Инна. Действительно, говорить такие слова было как-то не по себе.

На мужчин жалко было смотреть. Они слышали каждое слово, но быстро переварить услышанное не смогли.

— За что она его убила? — очень неуверенно спросил Олег. Ему вдруг показалось, что женщины решили их разыграть и сейчас, как только он позволит себе поверить в сказанное, рассмеются в лицо и будут потешаться над его глупейшим видом.

— Потому что он скунс, — ответила Инна.

— За это сейчас топят? — уточнил Олег.

— Вот менты пошли! — Верунчик взорвалась. — По-человечески посадить не могут.

— Ну вы даете, Вера Степановна, — высказался Роман. Потом почесал тыковку и тихо добавил: — Плакали мои денежки.

* * *

Капуста белокочанная. Незаменимый овощ для салата. Если хорошенько очистить от вялых листов, добраться до хрустящих «лаптей», то можно жевать и так, не нарезая. Но Инна сегодня решила потратить время и нашинковать капусту особым ножом в тонкую-претонкую соломку. Посолить, поперчить, помять руками, пока сок не пустит, сбрызнуть лимончиком, чуть полить маслицем подсолнечным и поставить на стол — пусть минут пять-десять настоится, вкуснее будет. А самой добраться до кочерыжки и уж ее-то, голубу, сразу сгрызть подчистую. Любовь к кочерыжкам у нее с детства.

— Съешь, маленькая, сердцевинку, — упрашивала бабушка, — сердечко будет здоровым и добрым.

А Инночку и упрашивать не надо было.

В доме капусту уважали и умели ее на рынке выбирать, чтоб не рыхлая была внутри, чтоб не мерзлая, не гнилая. Да, и мама и бабушка нутром чуяли, какой кочан купить. У Инны этого умения, увы, не было. Ну никак не удавалось ей угадать, сладкой ли будет кочерыжка. Казалось, выбирала самую лучшую капустину — и огромная и белая, — принесет домой, разрежет, а внутри гниль.

Сегодня на рынке она даже не пыталась выбирать, она поступила хитрее. Подошла к продавцу, который ей приглянулся, и попросила его взвесить кочан на его усмотрение.

— Да бери любую, какая на тебя смотрит, — отмахнулся продавец, — вся хорошая.

— У меня сегодня друзья в гостях, я хочу самую лучшую, — кротко улыбнулась Инна. — Выберите, пожалуйста, сами.

Продавец бросил жевать яблоко, вздохнул и полез на машину. Он долго топтался по куче, брал капусту в руки, давил ее, похлопывал, подбрасывал и, наконец, нашел то, что надо.

— Вот эту бери, не пожалеешь. Завтра еще прибежишь, обещаю.

Инна обрадовалась, но подумала: «Если вся хорошая, то отчего так долго сам выбирал?»

На кухне, обрывая верхние листья, Пономаренко не могла нарадоваться. Что и говорить, мастер выбирал. Капуста упругая, хрусткая, аппетитная.

— Для кого я так стараюсь? — задавала в пространство вопрос Инна.

— Для меня, — неслось издали.

— Разве я могу конкурировать с твоим шеф-поваром?

Серпантинов только посмеивался. Вернее, Инна представляла, как развеселится Алексей, увидев, какую хозяйственную активность развила противница рутинной домашней работы.

— Зато я съем вкусную кочерыжку, — утешила себя Пономаренко.

Только-только Инна вырезала сердцевину, только-только ее почистила и поднесла ко рту, как заявился Серпантинов.

— Чем это у нас так вкусно пахнет? — с порога заинтересовался он и, подчиняясь древнейшему инстинкту, потащился на кухню.

Увы, мужика овощами не порадуешь. Он совершенно равнодушно посмотрел на салат из капусты. Это чудо кулинарного мастерства, тонко-претонко нашинкованное, не произвело на него впечатления. Он ринулся к духовке, где запекалась курица.

— О, какой аромат! — оценил он. — Я голодный как зверь!

— Кто тебе поверит? — хмыкнула Инна. — Голодный ресторатор — это нонсенс.

— Ты же намекнула, что готовится сюрприз, я старался как мог и сохранил себя в чистоте и пустоте… И вот результат: перед тобой не человек, а голодное животное, которое при виде зажаренного мяса вот-вот завоет!