Столыпин - Аркадий Савеличев

– Петр Аркадьевич… вам следовало бы взять на себя и военное министерство.

– А разве Министерство внутренних дел не в состоянии войны?

Возражать было нечего. Речь шла о повсеместном введении военно-полевых судов; в разгар революции они уже применялись в отдельных районах, что было противозаконно. Теперь суды получали законные основания.

Этот закон Столыпин решил провести под конец заседания, наскоро, чтоб не утяжелять пласт крестьянских дел.

И надо же, военная стратегия прошла!

Но прежде чем ломиться в дверь Думы, следовало заручиться поддержкой Николая II.

Несколькими днями все же пришлось пожертвовать. Без ампутации Наташиной ножки было уже нельзя…

– Ради сохранения другой!

– Да, может, и самой жизни!

– Петр Аркадьевич, мы не боги…

Со всех сторон молили, требовали врачи. Консилиум! Верховный суд жизни и смерти.

Ольга находилась в полуобморочном состоянии, и ему пришлось единолично решать:

– Согласен… Сохраните хотя бы вторую ножку!

Аркаша тоже лежал в гипсе, но у него был просто перелом – копыта лошадей не успели раздробить ножонку. У него до свадьбы заживет. Вот заживет ли у Наташи?! Да и о какой свадьбе может идти речь у безногой невесты?!.

Несколько тяжких дней он вынужден был оставаться дома… в боковых комнатенках прислуги, за отдаленностью не задетых взрывом. Там и ютилась вся большая семья. Значит, в первую очередь следовало решить вопрос с жильем.

Но это дело не одного дня. А визит к государю нельзя затягивать. Земельный закон не терпел отсрочки. Взяв себя в руки, Столыпин с целой папкой бумаг поехал в Царское Село.

Портфель был тяжел и необычно упруг. За эти дни и с портфелем произошла трансформация: одним знакомым слесарем был вырезан стальной лист, а казенной маскировочной бумагой его оклеил уже сам Столыпин. И вложил в портфель, наряду с министерскими бумагами. Левая рука у него была крепка, да и правая дергалась только в исключительных случаях, когда сильно нервничал. Но портфель-то носят в левой руке? Вот и броненосец!

Нечего над самим собой смеяться. У него шестеро детей, двое из которых калечные, – следует кормильца поберечь? Следует, если не в ущерб делу. Стальной лист – тот же броневой щит, только замаскированный. Сейчас самые бесстрашные рыцари без маскировки в бой не идут.

Так посмеиваясь над собой, к государю он приехал в обычном, сдержанно-деловом настроении. Следовало сразу, без обиняков, говорить о земельной реформе.

Но Николай II тоже был примерный семьянин, у него тоже был неизлечимо больной сын-наследник; естественно, он заговорил о покушении. Естественно, выразил полнейшее и трогательное сочувствие. Но, кажется, переборщил, предложив денег на лечение дочери. Столыпин, весь поглощенный земельным законом, сорвался:

– Ваше величество! Я не продаю кровь своих детей!

Дерзость, не оправданная даже страданиями отца…

Надо отдать должное Николаю II; настрадавшись с сыном, он пропустил невежливую дерзость мимо ушей, заметив:

– Как пожелаете, Петр Аркадьевич. Не смею настаивать.

Он помедлил, опасаясь, что Столыпин откажется и от другого предложения. Начал издалека:

– Да, отчеты министерства я регулярно читаю. Убийства, убийства… Градоначальники, губернаторы, генералы, высшие чины государства. Охотятся за вами…

Столыпин лишь склонил голову.

– Жить в частном доме вам нельзя, Петр Аркадьевич. Зимний дворец наполовину пуст. Моя семья, как видите, довольствуется Царским Селом. Я предлагаю вам переехать в Зимний. Выбирайте любые апартаменты, охрану легко наладить. И… не вздумайте отказываться!

– Что вы, ваше величество! Я весьма польщен таким небывалым подарком. А положение мое таково, что быстро обзавестись собственным жильем не смогу. Принимаю с чистым и благодарным сердцем.

Теперь голову склонил как всегда, когда выражал благодарность.

– Остаются дела, ваше величество.

Вытаскивая из портфеля папку с документами, он нечаянно задел стальной лист. Что-то звякнуло…

Но Николай II ничего не заметил.

После долгого молчания, оторвавшись, наконец, от бумаг, он задумчиво спросил:

– Вы понимаете, Петр Аркадьевич, на что покушаетесь?

– Да, ваше величество, понимаю.

Краткость не удовлетворила:

– Неужели это вам кажется таким простым делом?

– Отнюдь не кажется, ваше величество. Дело настолько серьезное и обширное, что в случае успеха оно перевернет все основы государства и даст ему ускорение. Ни один народ, ни один Наполеон или Бисмарк не угонится за нами… за вами, ваше величество, – вовремя поправился он.

– Хорошо. А в случае неуспеха?..

Столыпин не знал, надо ли говорить все до конца или ограничиться полусказкой, на которой сломался его предшественник Витте.

– В случае неуспеха… – что делать, страх давил и его, отнюдь не трусливого, – новая революция неизбежно покончит с династией Романовых. Да, ваше величество. – Он встал с кресла, чтобы яснее выразить свое верноподданническое чувство.

Николай II тоже встал, неизвестно перед кем свое чувство выражая. Перед Богом?..

Так они стояли в нелепом, несовместном молчании. Монарх и один из его подданных…

Но если у монарха было в запасе еще сто пятьдесят миллионов подданных, то у Столыпина верноподданных, по сути, не было. Не подданные, а подвластные. Лишь на то время, пока он у власти. Дальше – разбегутся… крысы с тонущего корабля! Наглядный пример – судьба Витте… Где сейчас все его льстецы и подхалимы? Ну, может, он, Столыпин, покрепче духом, но дух одиночества разъедает и его душу. Какими силами собрать свою рать? Он ясно понимал: вот его единственная рать! Стоящий перед ним – монарх. Слабый, нерешительный и при всей своей многомиллионной мощи такой же одинокий, как и его премьер…

Столыпин нарушил молчание:

– Ваше величество, начав столь важный разговор, я могу его продолжить?

– Да, да, Петр Аркадьевич, – с какой-то виноватой поспешностью заторопился государь. – Продолжайте. И… присядем же, наконец?

Столыпин понял его состояние и, опустившись в кресло, начал издалека:

– Русское крестьянство всегда было опорой трона, ваше величество. Оно понимало, что только царь может защитить от произвола бездушных чиновников и нерадивых помещиков. Вот и держался он за общину, как за спасательный круг. Круговая порука до поры до времени помогала. Но времена изменились. Сейчас община стала всеобщим тормозом. Голодные годы последнего времени криком кричат: «Накормите!» Кто накормит? Ни у графа Толстого, ни у других крестьянских радетелей кармана не хватит. Крохи с барского стола! Даже царская казна, сколь бы щедро ни открытая, такую массу голодающих не прокормит. Льщу себя надеждой, что вы с этим согласитесь, ваше величество.