Лес - Челси Бобульски

не сделаю этого сейчас, я, возможно, никогда не смогу.

— Береги себя, хорошо?

— И ты тоже.

Я киваю. Я начинаю отворачиваться от него, но он заключает моё лицо в свои руки и целует меня. Это нежный поцелуй, и я хочу раствориться в нём, удержать его здесь, но его отец покашливает, и Генри отстраняется от меня. Мы смотрим друг на друга ещё мгновение, надеясь, что это мгновение продлится всю нашу жизнь.

Отвернуться от него — это самое трудное, что я когда-либо делала. Уйти от него было бы ещё хуже, если бы я не увидела маму на заднем крыльце. Она даёт мне силы сделать шаг вперёд.

Мои пальцы ног колеблются на краю порога. Я оглядываюсь.

— Ты уверен, что у тебя получится…

Но они уже ушли, и теперь, когда Древние снова работают над избавлением леса от проклятия дракона, я должна верить, что они будут в безопасности от всего, что всё ещё скрывается во тьме. И всё же…

«Папа?»

Глубоко в моём сердце я слышу, как он говорит: «Да, крошка?»

И я не знаю, реально ли это, но я хочу верить, что это так.

«Присматривай за ними, — думаю я. — Обеспечь им безопасность».

ГЛАВА XLV

Я всё рассказываю маме, не то чтобы она оставила мне большой выбор. Я рассказываю ей о Генри и его родителях, и что, по-моему, я слышала голос отца, который говорил мне держаться, пока Часовые пытались убить меня. Но рассказать ей о Джо — это самое сложное. Как сказать кому-то, что человек, который был ей как брат, несёт ответственность за убийство её мужа и чуть не убил её дочь? Как ты можешь уменьшить боль от этого? Предательство?

Хотела бы я знать ответы на эти вопросы. Хотела бы я облегчить ей это, чтобы она не чувствовала полного опустошения и безнадежности, душащих моё сердце. Но, в конце концов, всё, что я могу сделать, это рассказать ей всю правду до последней капли. Что человек, которого, как мы думали, мы знали, изменился прямо на наших глазах, и мы слишком доверяли ему, чтобы увидеть это. Что он сделал нас, нашу семью, сопутствующим ущербом в своей нисходящей спирали.

Я не сомневаюсь, что дядя Джо любил нас. Я почувствовала эту любовь в его последние, предсмертные мгновения. Но он выбрал тьму, позволил ей растлевать его душу, пока всё остальное перестало иметь значение. Не мы, семья, о которой он когда-то так заботился. Не судьба мира. Ничего, кроме его собственного эгоизма, эгоизма и тёмного чувства собственного достоинства.

Хотела бы я сказать, что тот факт, что он начал с добрых намерений, каким-то образом делает его лучше, но это не так. Джо разрушил всё до последнего кусочка моей жизни. Ничто и никогда не будет прежним из-за него.

И всё, что я чувствую к нему сейчас, это ненависть.

Я ожидаю, что у мамы случится срыв, она скажет мне, что я больше никогда не пойду в лес, и на этот раз она говорит серьёзно. Я ожидаю, что она накажет меня за то, что я сама пошла за Джо.

Вместо этого она очень тихая. Пламя потрескивает в камине, и она так долго держит свою чашку кофе, не делая ни глотка, что он должно быть уже ледяной.

Когда я больше не могу этого выносить, я выпаливаю:

— Мама, скажи что-нибудь. Пожалуйста.

— Он действительно ушёл, — бормочет мама. — Этот человек, отец Генри…

— Агустус?

Она кивает.

— Он подтвердил это.

Она прерывисто втягивает воздух.

— Всё это время я думала, что, может быть, он всё ещё где-то там. Может быть, однажды ты найдёшь его, и вы оба появитесь на тропинке рядом с этим камнем. Это глупо, но…

Теперь слёзы текут быстро. Она давится ими.

— Это всё равно, что терять его снова и снова.

Я обнимаю её, и мы остаемся так, запутавшись в нашей утрате, в течение нескольких часов.

* * *

На следующее утро я просыпаюсь на диване, солнечный свет струится по моему лицу и играет на блестящих нитях одного из бабушкиных вязаных одеял. Весь дом пахнет беконом, топлёным маслом и печеньем, выпекаемым в духовке.

Я сажусь, протираю глаза, прогоняя сон. Мама приносит кувшин с апельсиновым соком и ставит его на обеденный стол.

— Доброе утро, — говорит она.

— Доброе утро, — хриплю я.

— Завтрак будет через десять минут, если ты хочешь собраться в школу.

Я пристально смотрю на неё. Мне требуется мгновение, чтобы вспомнить, что сегодня понедельник. Снова в школу. Вернёмся к обычным делам. Как будто вся моя жизнь не изменилась за один выходной.

— Эм, да, — говорю я. — Конечно.

Я направляюсь наверх. Чищу зубы и переодеваюсь в футболку с длинным рукавом и джинсы. Хватаю свой рюкзак с пола и тянусь к книгам на моём столе.

Я замираю.

Чёрная тетрадь по композиции, взятая из стопки в моём шкафу — одна из примерно дюжины, которые мама купила во время распродажи, посвященной возвращению в школу, — лежит поверх других моих книг. Поперёк пробела каллиграфическим почерком написано моё имя. У меня перехватывает дыхание от письма красоты, от нежных завитков и завихрений. Комок размером с бейсбольный мяч встает у меня в горле, когда я вскрываю корешок.

Лучший страж заслуживает лучшего дневника. К сожалению, это было жалкое оправдание всему, что я смог найти, и поэтому он даётся в надежде, что ты когда-нибудь заменишь его на гораздо более совершенный. А до тех пор я молюсь, чтобы ты сочла этот дневник полезным. Навеки Твой, Генри.

Должно быть, он сделал это в ту ночь, когда я помогала Мередит учиться. До нашего первого поцелуя. Перед нашей битвой. Перед прощанием. Я провожу пальцами по его имени, улыбаясь, даже когда слёзы щиплют мои глаза. Я прижимаю тетрадь к груди, затем засовываю её в рюкзак вместе с остальными моими книгами. Позже я поставлю её в кабинет, где буду сидеть ночь за ночью, записывая события дня, но прямо сейчас, когда призрак прощания Генри всё ещё на моих губах, я не могу заставить себя оставить это позади.

Я спускаюсь вниз, направляясь прямиком на кухню, и резко останавливаюсь.

Обеденный стол накрыт на двоих.

Это разбивает мне сердце и каким-то образом тут же восстанавливает его, и всё это на одном дыхании. Я помогаю маме поставить посуду на стол — достаточно бекона на двоих, пара кусочков колбасы, небольшой фруктовый салат. Мама кладёт по два яйца на каждую тарелку и ставит их на