Книга Короткого Солнца - Джин Вулф

У меня болела челюсть, и, по правде говоря, мало что во мне не болело, но я сумел сказать:

— Ты говорил мне, что не можешь.

— Потому что я не знаю, что делать. Но я могу потянуть за веревку, если мне скажут, за какую именно, и моя мать сказала мне это.

— Твоя мать здесь? — Мысль о том, чтобы делить баркас с двумя инхуми, вызывала у меня физическое недомогание. Я сел на один из сундуков, обхватив голову руками.

— По-моему, она умерла. Я имел в виду твою вторую жену, Отец. Это то, что мы должны сказать людям, знаешь ли. Она недостаточно взрослая, чтобы быть моей матерью, она даже моложе меня. — Я пристально посмотрел на него, и он, все еще улыбаясь, приложил палец к губам, как и я раньше.

— Мне не нравится, что ты притворяешься моим сыном, — сказал я, — и еще больше мне не нравится, что ты притворяешься сыном Саргасс. Где она?

— Ее пасынком; и я не могу сказать тебе, где она, дорогой Отец, потому что я обещал ей, что не буду, — уродливая безгубая щель, которая была ртом Крайта, больше не улыбалась. — Ты мне тоже кое-что обещал. Несколько вещей. Не забудь ни одной из них.

Я встал, подошел к его месту у руля и сел на планшир, так близко, что наши локти соприкоснулись:

— Она нас услышит, если мы будем говорить тише?

— Я совершенно уверен, что она меня не слышит, Отец. Но я также уверен, что ты не будешь говорить тихо больше минуты или двух. Ты никогда этого не делаешь. Было бы лучше, если бы мы вообще не разговаривали.

— Ты предложил мне лечь рядом с ней, чтобы…

— Сделать то, что ты сделал, — подтвердил он.

— Ты все это говорил, пока она стояла с нами, когда я обертывал вокруг нее парусину. Тогда ты не боялся, что она нас подслушает.

— Я не боялся, что она подслушает меня. Во всяком случае, тогда она не думала ни о ком из нас. Даже о своей юбке. Разве ты не видел этого?

— Тем не менее...

— Ее мысли были очень далеко. Можно сказать, ее дух. Тогда мы значили для нее меньше, чем твой хуз для тебя.

Я огляделся в поисках Бэбби и обнаружил, что он лежит у моих ног.

— Вот видишь. Он шумит, когда идет. Он ничего не может с этим поделать. Тап-тап-тап позади тебя. Но ты даже не знаешь, что он там.

— Она в воде, не так ли? Она прыгнула за борт и теперь держится за какую-то часть лодки. — Я посмотрел вдоль ватерлинии, насколько мог, не поднимаясь, но увидел только волны.

— Нет... — выражение лица Крайта ничего не говорило мне о его мыслях, но я чувствовал, что он встревожен, и это делало его странно похожим на человека. — Я лучше скажу так, чтобы ты понял, и это единственный шанс, который у меня есть. Я что, похож на мальчика, для тебя?

Я покачал головой.

Он указал на свое лицо:

— А вот это выглядит совсем как у мальчика, правда?

— Если ты хочешь, чтобы я так сказал, я скажу.

— Не хочу. Я хочу, чтобы ты сказал правду. Мы всегда так делаем. (Я уверен, что он не имел в виду, будто инхуми всегда говорят правду, что само по себе было бы чудовищной ложью.)

— Хорошо. Сейчас ты выглядишь значительно больше человеком, чем раньше, значительно больше, чем тогда, когда мы разговаривали в яме. Но вблизи ты совсем не похож на мальчика или на одного из нас.

На моих глазах его нос и подбородок вдавились в лицо, надбровные дуги растаяли. Всякое сходство с человеком исчезло.

— Тогда я пообещал тебе, что не стану тебя обманывать. Человек, которого ты ненавидел...

— Патера Квезаль?

Крайт кивнул:

— Ты сказал, что считал его стариком, и разозлился, потому что он обманул тебя. Ты сказал мне, что какой-то трупер застрелил его.

Я кивнул.

— Ты видел его труп?

— Да. — Что-то от отвращения, которое я тогда почувствовал, должно быть, отразилось на моем лице. — Какое это имеет значение?

— Смерть сильно изменяет некоторых из нас. Тогда он был похож на старика?

Я уклонился от прямого ответа:

— Мы не любим смотреть на мертвых. Я не стал долго рассматривать его труп.

— Он был похож, Рог?

Было что-то неописуемо жуткое в том, чтобы сидеть на корме баркаса и разговаривать с инхуму о смерти патеры Квезаля, произошедшей двадцать лет назад. Клочья тумана проносились мимо нас, как призраки, сплетничающие языки маленьких волн поддерживали непрерывный ропот, в котором, казалось, я мог уловить одно-два слова.

— Наверное, нет, — сказал я Крайту и услышал, как волны шепчут «Сеслерия». — Крапива — это моя жена, ты ее видел — и еще несколько женщин собирались обмыть его тело. Они закричали, и вот так мы узнали.

— После этого ты посмотрел сам, не так ли, Рог? Ты должен был.

Я снова кивнул.

— Он больше не был похож на старика, не так ли? Он не мог этого сделать.

Я покачал головой.

— Как он выглядел?

— Он был похож на тебя.

Крайт ничего не сказал, только пронзил меня своим гипнотическим взглядом, и я добавил:

— Он пудрил и красил лицо. Как женщина. Мы нашли пудру и румяна в кармане его сутаны.

— И я бы так делал, если бы у меня были эти вещи — я же ношу рубашку и бриджи, которые я взял у тебя. Глаза видят то, что ожидает ум, Рог. Бэбби, лежащий неподвижно с зеленой веточкой во рту, мог бы заставить тебя подумать, что он куст, если бы ты ожидал увидеть куст.

— Совершенно верно. Вот почему мы используем ручных хузов — или собак — для охоты на диких хузов.

Крайт ухмыльнулся; его челюсть отвисла, и он обнажил клыки:

— Юная сирена, которую ты называешь Саргасс, видит меня не так, как ты. Она не видит того, что видел ты, когда смотрел на того мертвеца.

Я согласился.

— Зная это, неужели тебе так трудно поверить, что временами она меня совсем не слышит?

Более потрясенный, чем мне хотелось бы признаться, я подошел к носу, стал глядеть вниз на воду по обе стороны лодки, ничего не видя. Через некоторое время Крайт махнул мне рукой, и я неохотно вернулся на корму. Его голос в моем ухе был тише, чем шепот:

— Если она и слышит, то только тебя, Отец. Только шепот твоего голоса. Она, наверное, думает, что ты разговариваешь сам с собой или с твоим хузом.

— Я причинил ей боль.

Он мрачно кивнул:

— Ты собирался, как мы оба знаем. Как мы все трое знаем, на самом деле. Ты намеревался это сделать, и тебе это прекрасно удалось. Со временем она сможет найти для тебя какое-нибудь оправдание. Тебе бы это понравилось? — Его клыки исчезли, а лицо вновь приобрело мальчишеские очертания.