Книга Короткого Солнца - Джин Вулф

— А женщины ловят рыбу?

— Иногда, — ответил я ей. Прошло очень много времени с тех пор, как мы с Крапивой ходили на рыбалку.

— Каким образом? Вот так?

— Да, — ответил я. — Или с удочкой, или с сетью. Также иногда они бьют их острогой, как это делают мужчины. Мужчины больше ловят рыбу, но нет ничего плохого в том, что женщины ловят рыбу.

— Если ты привяжешь свой нож к трости, я смогу насадить на него несколько.

— В воде? — Я покачал головой. — У тебя снова потечет кровь.

Она ничего не ответила и была слишком далеко от огня, чтобы я мог судить о выражении ее лица.

— Завтра я сам поохочусь, — пообещал я ей. — На этот раз я что-нибудь найду, или мы с Бэбби найдем.

— Что это такое?

Мне пришлось подняться, чтобы убедиться, что она указывает на берег.

— Эти маленькие огоньки? — сказала она, и я поднялся на фордек, чтобы лучше видеть. Погода стояла тихая, хотя и не угрожающе тихая; мы стояли на якоре на некотором расстоянии от голого берега материка, так как Крайт и я не смогли найти защищенную якорную стоянку до тенеспуска. На севере вдоль берега, так далеко, что их практически не было видно, виднелись две, три или, возможно, четыре рассеянные точки красноватого света. Пока я стоял, дрожа, одна из них исчезла, а потом появилась снова.

— Я подумала, что мальчик, возможно, решил остаться там, — сказала Саргасс за моей спиной, — но их слишком много.

Я кивнул и вернулся к нашему огню. К моему величайшему удивлению и восторгу, она села рядом со мной:

— Ты их боишься?

— Людей, которые зажгли эти огни? Возможно, но не так сильно, как следовало бы. Саргасс, мне было бы легче, гораздо легче, если бы ты на меня сердилась. Если бы ты сейчас меня ненавидела.

Она покачала головой:

— Мне бы хотелось, чтобы ты ненавидел меня, Рог. Неужели ты не понимаешь, почему я спряталась?

— Потому что я напал на тебя, и ты боялась, что я снова причиню тебе боль или даже убью.

Она мрачно кивнула.

— Я сожалею больше, чем могу выразить словами. Я все пытаюсь и пытаюсь придумать какой-нибудь способ, чтобы показать тебе, как мне на самом деле жаль.

Она коснулась моей руки и устремила на меня свой необыкновенный взгляд:

— Никогда не оставляй меня.

Я хотел объяснить, что я — друг, а не любовник. Я хотел, говорю я, но как мог я (или кто-нибудь другой) сказать это женщине, которую я изнасиловал этим же днем? Мне хотелось сказать ей, как я уже несколько раз говорил, что я женат, и еще раз объяснить, что такое брак. Мне хотелось напомнить ей, что я, наверное, вдвое старше ее. Мне хотелось сказать все это, но я знал, что люблю ее, и все прекрасные слова застряли у меня в горле.

Позже, когда мы лежали бок о бок под фордеком, она снова спросила меня:

— Неужели ты не понимаешь, почему мне пришлось прятаться от тебя сегодня?

Я думал, что понимаю, но я уже ответил; поэтому я спросил:

— Почему?

— Потому что я заставила тебя и не позволила бы тебе заставлять меня.

— Ты меня не заставляла, — сказал я ей.

— Нет, заставила, спев. Песня это делает. Я пытаюсь забыть ее.

— Твое пение заставило меня хотеть тебя больше, чем когда-либо, но не оно заставило меня сделать то, что я сделал. Я подчинился собственному желанию, хотя должен был сопротивляться.

Она молчала так долго, что я почти заснул, когда она сказала:

— Подводная женщина научила меня так петь. Я бы хотела забыть и ее.

— Твоя Мать? — спросил я.

— Она не была моей мамой.

— «Мать». Ты ее так назвала.

— Она сама этого хотела. Я была на большой лодке, и я помню женщину, которая разговаривала со мной и иногда носила меня. Я думаю, это была моя мать.

Я кивнул, а потом, поняв, что Саргасс меня не видит, сказал:

— Я тоже.

— После этого была только подводная женщина. Она не похожа на женщину, если не заставит часть себя выглядеть женщиной.

— Я понимаю.

— Она другой формы, и очень-очень большая. Но она одинока. Она велела мне звать ее Матерью, и я звала. Я думаю, что моя настоящая мать утонула и подводная женщина съела ее.

— Морская богиня. Ты знаешь, как ее зовут?

— Нет. Если я когда-нибудь это и знала, то забыла и очень рада. Я больше не хочу ее вспоминать, и она тоже не хочет, чтобы я вспоминала. Я помню о ней очень многое. Хочешь, я снова спою для тебя?

— Нет, — сказал я, и это было правдой.

— Тогда я постараюсь забыть эту песню.

Погружаясь в сон, я услышал (или мне показалось, что я слышал), как она сказала:

— ...и забыть о воде, подводной женщине и о лодках под водой с людьми в них. Вот почему я не стала есть твою рыбу. Я не хочу есть рыбу или утонувшее мясо, никогда больше. Мальчик принесет нам что-нибудь поесть?

Возможно, я что-то пробормотал в ответ. Это было так давно, я не могу быть уверен:

— Я так не думаю. Он поест и вернется сюда ни с чем.

Что было совершенно верно.

Помню, как я думал, погружаясь в первый глубокий сон этой ночи, что Саргасс забыла богиню, которую она называла Матерью, потому что Крайт (которого она сама называла «мальчиком») намеревался назвать «матерью» ее саму. На моем баркасе есть место только для одной матери, и оно занято Саргасс.

Кроме того, здесь было место только для одной жены. Глазами сна я видел, как ты, моя бедная Крапива, таешь и таешь, погружаясь в прозрачную голубую воду, как молоток, который я держал на лодке, пока не уронил его за борт и не увидел, как он тонет, исчезает внизу под тяжестью своей железной головы, но поддерживается своей деревянной ручкой, как он становился все меньше и меньше, тусклее и тусклее, пока вода не сомкнулась вокруг него, навсегда. Моя любовь тогда была веревкой, привязанной к тебе, настолько тонкой, что ее нельзя было разглядеть; она тянулась кубит за кубитом, фатом из фатомом, пока не настало время, когда я снова вытащил тебя наверх.

Оскорбил ли я тебя? Я не виню тебя. Ты можешь винить меня, и чем больше ты будешь это делать, тем счастливее я буду. Позволь мне сказать теперь, раз и навсегда, что я не был принужден песней, которой морская богиня научила Саргасс. Возбудился ли я? Да, конечно. Но не по принуждению. Я мог бы остановиться и уйти. Инхуму увидел бы мое вздыбленное мужское достоинство, стал бы свидетелем моих страданий и высмеивал бы меня за то и за другое всякий раз, когда думал, что его насмешки ранят меня. Но это бы ничего не значило.

Или я мог бы зажать ладонью рот Саргасс и заставить ее замолчать. Тогда мне было бы стыдно, потому что я пригрозил избить ее, если она не будет петь для меня; но я много раз стыдился много чего, и потом мне не становилось хуже.