Любовь, опрокинувшая троны - Александр Прозоров

А тридцатого июля патриарх Игнатий наконец-то венчал юного государя Дмитрия, сына Ивана Васильевича и далекого потомка великого Ярослава Всеволодовича, на царствие великой православной Руси.

Вечером сего дня молодой человек наконец-то смог поставить дату в давно приготовленном коротком послании:

22 августа 1605 года

Онежское озеро, скит Толвуя

Одинокий струг, презирая бушующий на озере шторм, мчался под гордо поднятыми парусами, чуть не цепляя мачтой низкие черные тучи, разбивая тесовым носом высокие, в рост человека, волны, ныряя под пенные гребни, отважно принимая на крытый толстой воловьей кожей нос потоки воды. Вперед и вперед, через дождь и брызги, под низкие тучи, местами касающиеся волн, между разрядами молний и через грохот грома.

Наконец внимание путников привлек мерный колокольный звон – и корабль повернул к шпилю звонницы, с трудом различаемому в струях дождя, свернул носовой парус, а в полусотне саженей от берега убрал и основной. Однако ветер давил на мачту с такой силой, что весла корабельщикам все равно не понадобились – на хорошей скорости судно врезалось в пологий галечный пляж и выскользнуло на него почти до середины корпуса.

Однако путникам этого оказалось мало – двое одетых в кожаные робы корабельщиков выпрыгнули на берег, пробежали вперед и крепко привязали носовой канат к растущей на камнях могучей сосне.

Вслед за корабельщиками на берег буквально перекатился через борт лопоухий монах, потрусил к обители, постучал в ворота:

– Открывайте паломникам, бабоньки! Да баню, баню сразу топите, бо до мозга костей мы все заледенели!

– Кто? – открыла смотровое окошко строгая пожилая монахиня.

– К инокине Марфе мы! – поежился гость.

Дальнейших уточнений не потребовалось. Грохнул засов, отворилась калитка.

Гость забежал внутрь, уверенно повернул к жилому корпусу, поднялся на второе жилье, постучал кулаком в дверь:

– Сестренка, ты здесь?! – И монах навалился плечом на створку.

– Гришка! – Женщина встретила его сразу за дверью, крепко обняла: – Гришка, сколько лет! Куда же ты, шельмец, запропал? Три года, почитай, ни единой весточки!

– Я тоже соскучился, сестренка, – поцеловал монашку в щеку гость. – Видишь, самолично приплыл, едва токмо возможность такая появилась!

– Ты, верно, рассудка лишился, братик, – укоризненно вздохнула инокиня Марфа. – Погода-то какая! Утонуть же могли!

– Спешил очень. Каждый день на счету!

– Случилось что-то? – посерьезнела женщина. – Дмитрий погиб, да? Его схватили, казнили? Или он бежал? Я слышала, сей безумец вторгся в страну!

– Да не то слово, сестренка! – расхохотался Отрепьев. – Не то слово! Ну, тут у вас, однако, и глухо-ма-а-ань!

– Хватит ржать! Говори толком!

Гость полез за пазуху, вынул шкатулку, открыл, достал сверток из тонкой замши, раскатал…

– Гришка, ты издеваешься? – не выдержала монашка. – Так сказать не можешь?

– Могу… – Григорий стал закатывать свиток обратно. – Нам с тобой нужно спуститься до Студеного моря, пройти по нему до Двины, по ней против течения до Сийского монастыря, потом все так же против течения до Костромы, через Волгу, да потом еще до озера Неро. В общем, путь неблизкий. Если хотим успеть до распутицы, то каждый день на счету.

– Бориска снимает с нас опалу?! – радостно охнула монашка.

– Какой-такой Бориска? Нет никакого Бориски, ни борисят, ни даже памяти о них не осталося! – Григорий Отрепьев крепко взял женщину за плечи и улыбнулся, глядя ей в глаза. – Ты победила, сестренка! Рода Годуновых больше нет. Истреблен дочиста!

– Не может быть! – перекрестилась инокиня.

– Да вот тебе крест! – ответил тем же монах. – С тебя баня, горячий ужин и теплый ночлег. И одежду нам с корабельщиками просушить. Все, сестренка, собирайся. Пора домой.

* * *

Сборы заняли четыре дня. Не столько из-за медлительности инокини Марфы и преданной ей насельницы Полины, сколько из-за того, что попавшие в тепло корабельщики проспали весь следующий день, да одежда сохла двое суток, да еще струг после шторма потребовалось местами проконопатить, местами подлатать. Зато погода к пятому дню установилась ясная и спокойная, так что провожать полюбившуюся крамольницу на волю вышла на берег вся Толвуйская обитель, кроме двух приставов – те опять лежали пьяные, и Марфа оставила целых пять рублей, чтобы скит и далее поил служивых брагой столько, сколько они пожелают.

– Не забывай нас, матушка! – по очереди обняли ее все женщины.

– Бог даст, свидимся, – пообещала Марфа и позволила брату отнести себя на корабль. Полина забралась на струг сама, корабельщики отпихнулись от берега. И ссыльная крамольница поплыла на свободу.

Тихая погода имела свой большой минус – очень слабый ветер. Не самый большой Повенецкий залив путники одолевали целых два дня. Выгозеро, в которое пришлось пробираться сперва волоком, а затем на веслах узкой протокой пересекали еще пять. Дальше – опять за весла, и два дня спуска по торфянистой лесной Онде.

Уже на берегу Белого моря, в шумной торговой Шижне, путники задержались, дабы попариться в бане, поесть горячего и выспаться в нормальной постели, а потом струг поймал парусами морской ветер и помчался через пологие волны дальше на север. На рассвете, полагаясь на известные только корабельщикам приметы, парусник повернул на восток, через день войдя в устье Северной Двины, с попутным ветром ушел далеко вверх по реке, и двадцатое сентября путешественники встретили уже в Холмогорах.

Помывшись и отдохнув, они двинулись дальше, местами поднимаясь против течения на бечеве, а местами проскакивая по несколько верст с попутным ветром, и через две недели, пробравшись по реке Сие в Михайловское озеро, наконец увидели вознесенные над прозрачными водами золотые купола и шпили стоящего на узком длинном полуострове Антониево-Сийского монастыря.

Гости нечасто баловали затерянную в лесах обитель своим вниманием, и потому к причалившему стругу сошлись почти все насельники. Первым на причал спустился Григорий Отрепьев, второй – инокиня Полина, третьей – матушка Марфа.