Убийственная лыжня - Йорг Маурер

— Мы можем прямо здесь посмотреть фотографии? — спросил Еннервайн.

— Без проблем, — сказал Беккер. — Я сейчас переведу изображения в компьютер.

На экране появились ландшафтные снимки, развилки дорог, странной формы деревья, маркированные придорожные столбы. Перед экраном сидело трое разочарованных сотрудников.

— Позовите, пожалуйста, Холльайзена, Николь. Пусть он это посмотрит. Он знает, где сделаны эти снимки, я не очень хорошо разбираюсь в этой местности.

Беккер, Шваттке и Еннервайн молчали, как перед этим Вонг. Они видели уже перед глазами газетное сообщение:

— Алло, шеф.

Холльайзен был у телефона. И он был сильно взволнован.

— Сейчас он вообще с ума сойдет.

— Кто?

— Куница.

— Как вы сказали? Куница? О какой Кунице вы говорите?

— Только что пришел факс из Австрии. Из жандармерии сразу же после границы. Туда явился мужчина с повинной, и жутко действует на нервы тирольским коллегам. Он утверждает, что совершил все покушения здесь в городке.

— Это нам кажется знакомым.

— Да, это, вероятно, симулянт. Необычное в этом: он пишет такие же признательные письма, как и наш Куница. И почерк: вертикально и строго направлен вперед, верхние края мерцают, как будто бы горят, как говорит всегда фрау доктор.

— Как далеко это отсюда?

— Полчаса.

— Я еду туда с Марией.

Фрау доктор мчалась как угорелая вдоль маленькой проселочной дороги, которая вела из курорта в Федеральную землю Тироль. Еннервайн заставил ее вести машину, так как он якобы забыл свои очки. Он никогда в жизни еще не носил очки. Хотел только уклониться от роли водителя. Приступ его акинотопсии во время вождения мог закончиться смертельно. До этого времени он не предполагал, что поездка через границу с Марией Шмальфус может быть, по меньшей мере также опасной. Когда они приехали к жандармерии, комиссар вышел из машины, обливаясь потом.

— Ехать с мигалкой мне очень понравилось, — сказала Мария. — Все слева и справа разлетаются в стороны, свободный проезд для свободных граждан, в этом что-то есть.

Дежурный жандарм поздоровался с ними.

— Добро пожаловать господа из дружественной страны! Наверняка у вас найдется свободное местечко в машине? Этого земляка вы можете сразу забирать обратно, он так надоедает нам, что терпеть больше нет сил!

— Вы его арестовали?

— Он дал пощечину одному из моих коллег.

— Тогда мы вначале на него посмотрим.

Это была камера с решеткой, и непрошеный гость сидел спиной к посетителям. Он исписал все стены, он исписал потолок, он исписал пол, и везде было написано: Комиссар Еннервайн — помогите мне!

— Я гаупткомиссар Еннервайн. Приехал по вашему желанию. Повернитесь, пожалуйста, я хочу с вами поговорить.

— Вы один, господин комиссар?

Голос показался Марии знакомым. Очень знакомым.

— Его замечательно похоронили, цитриста Беппи! — сказал Вилли Ангерер в кондитерской «Крусти». — Тут действительно ничего не скажешь. Я даже встретил внучку Рууд Биргера.

— Рууд Биргер? Так это же тот норвежец, — предположил стекольщик Пребстль. — Который выиграл Олимпийские игры-1936?

— Неподражаемый стиль прыжка. Смотрите-ка…

Изобразить Рууд Биргера с вытянутым вверх задом было одним из высших достижений искусства Ангерера. Ему аплодировали. Затем снова все помянули покойного.

— За цитриста Беппи!

— За величайшего Верденфельского музыканта после Рихарда Штрауса!

Все чокнулись, в булочной было полно народу, здесь был священник, бургомистр заглянул ненадолго на маленькую кружку пива, Харригль, конечно, тоже был здесь, старший преподаватель Ронге купила себе булочки Highway-to-hell (в форме маленькой цитры), слесарь Большой тоже был здесь; а аптекарша, магазин которой находился напротив, закричала:

— Это была очень хорошая надгробная речь, господин священник. Такая положительная и духовно возвышенная, как никогда. Честно вам скажу — такую прекрасную проповедь я от вас никогда не слышала!

Священник кисло-сладко улыбнулся.

— Если честно признаться, — сказал он, — проповедь писал не я, а полицейский психолог.

— Ах, очень жаль, господин священник.

— Кстати, о психологе, — сказал капитан пожарной команды, — а где собственно Манфред?

— Да, я уже не видел его несколько дней.

— Может, у него большая очередь в его практике?

Все прыскали от смеха. Знали, что у Манфреда Пенка в его вновь открытом кабинете медитации по прошествии уже больше одного года вообще не было ни одного клиента. Даже расставшаяся по-доброму супружеская пара не завернула к нему, ни один наивный глупец, имевший проблемы в отношениях, или упрямый спорщик не обратился к нему за профессиональной помощью. (И это было неудивительно: на этих широтах все запутанные дела решались в своих четырех стенах, здесь держали занавески задернутыми и не ходили по домам со своими проблемами.) Все знали, что Пенк никогда не был специалистом по конфликтным ситуациям, консультантом по вопросам катастроф или психологом бундесвера, как он всегда рассказывал. Каждому в кондитерской и в городке было ясно, что он никогда ничего не улаживал. Его принимали — О великодушная Бавария! — как симпатичного фантазера, какие встречаются в каждом городе. Каждый знал, что он зарабатывал себе на жизнь тем, что помогал то одному, то другому крестьянину в хлеву или какой-нибудь хозяйке на кухне.

Но в данный момент Манфред Пенк находился в штрафном изоляторе маленькой австрийской жандармерии сразу же после границы. Он показал на стену перед собой. Комиссар Еннервайн — помогите мне! — можно было прочесть там четко и драматично. Потом он медленно повернулся. Он был небрит, у него были круги под глазами и растрепанные волосы. Пенк выглядел плохо.

— Что ты делаешь здесь? — спросила Мария растерянно.

— Вы знаете этого человека? — спросил Еннервайн.

— Да, конечно. Это мой сокурсник. Я знала, что его забросило в курортный город. Но я не знала, что… — Она обратилась непосредственно к Пенку. — Скажи-ка, ты в своем уме! Ты заставляешь нас мчаться сюда, в то время как мы…